Второй год новой эры - [34]

– Да ничего такого страшного я с ней делать не собираюсь! – рассмеялась мадам Марина. – Наоборот, хочу, как говорится, оказать ей благодеяние. Но мое решение будет в некоторой степени зависеть от того, что ты расскажешь, да еще потом нужно обсудить это с остальными вождями. Я тебя слушаю, дорогая…

– Жебровская очень умна, – начала я, припомнив, как составляла характеристики на своих учеников, – но ум у нее сугубо практический, направленный на извлечение пользы для себя, его еще можно назвать… как это по-русски…

– Хитрость? – догадалась мадам Марина.

– О да, хитрость. Жебровская обладает задатками лидера, но в ней сильна склонность к подавлению, унижению слабых и установлению своего непререкаемого авторитета. Считает себя особенной, лучше других, умеет хорошо приспосабливаться. Но это скорее можно назвать приспособленчеством, так как она имеет тягу к плетению интриг и вполне способна в этом преуспеть. В ней проявляются истерические черты, когда она не может себя контролировать, и именно это мешает ей добиться своеобразного успеха – если под успехом подразумевать достижение определенных социальных высот.

Мадам Марина задумчиво кивала в такт моим словам, но, видимо, я не сообщила ей ничего нового – во всем этом у нее и так была возможность убедиться лично.

– Жебровская… как это сказать по-русски… когда человек носит две маски… – затруднилась я подобрать точное слово.

– Лицемерка? – подсказала мадам Марина.

– Да, лицемерка, – подтвердила я, – какое точное слово. Меряет, то есть меняет лица… Лицо хорошей девочки, лицо ответственного руководителя, лицо законопослушного члена общины…

– Уж да, – вставила мадам Марина, – лучше, как ты, открыто преступать законы этой общины… – и она добродушно усмехнулась, но мне все равно стало несколько неуютно. После некоторых раздумий она спросила: – Так ты считаешь, ее невозможно перевоспитать?

Я немного помолчала, чтобы точнее сформулировать свой ответ, а затем сказала:

– Я не могу об этом судить, мадам Марина. Я только знаю, что с лицемерами сложно иметь дело, так как никогда не знаешь, приносит ли пользу воспитательный процесс. При крайней необходимости эти люди могут очень хорошо притворяться, что, конечно же, может ввести других в заблуждение. Пожалуй, лицемерие – самый трудноискоренимый порок. Его истоки лежат в глубоком детстве, и, самое главное, что сам человек не осознает своей проблемы. Он находится в антагонизме со всем миром, пытаясь на свое лад установить справедливость…

Меня несло. Мадам Марина внимательно слушала, и я была ей несказанно благодарна, изливая свой фонтан красноречия, так долго остававшийся невостребованным. Мне нравилась моя речь, нравилось мое владении русским языком, освоенным мной в рекордно короткие сроки, нравилась моя аудитория, хоть и представляла всего лишь одного человека.

– Итак, мадам Марина, я высказала свое мнение о Жебровской, – резюмировала я.

– Хм, – ответила она, и было видно, что ее голова занята размышлениями.

И как раз во время этой паузы в дверь взволнованно постучали.

– Войдите! – крикнула мадам Марина, и тут же пороге возникли две темнокожие туземные девушки. Я заметила, что дикарки, заходя в наш с мадам Марин кабинет – такой светлый, сияющий стерильной чистотой, тут же преисполняются трепетом и начинают робеть. Сама мадам Марина тоже внушала им почтение, а вот ко мне они относились по-другому, попроще, что ли – в нашем мире это назвали бы «демократичней».

– Что случилось? – мадам Марин вперилась в в девчонок суровым взглядом.

– Там… Лиза… – начала одна, нервно переминаясь.

– Что Лиза? Да говори ты быстрей, горе луковое! – нетерпеливо воскликнула мадам Марина.

– Лиза кричать… Ребенок рожать… – пробормотала смуглянка.

– И Ляля рожать… – добавила ее товарка, и тоже кричать.

– Как рожать?! – вскочила мадам Марин. – Что, обе сразу?!

– Да, сразу. Лиза и Ляля рожать, – закивали девицы.

– Немедленно приведите их сюда! – засуетилась моя начальница. – Люся! Готовь все необходимое…

Она сразу развила бурную деятельность. Мы вместе деловито готовили кабинет к приему рожениц.

– Надо же… – бормотала мадам Марин, качая головой, – рожать вместе удумали… Будто сговорились… И замуж тоже вместе выскакивали… Надо ж было так подгадать… Теперь, Люсенька, на с тобой придется поднапрячься … Все должно пройти на высшем уровне! Ты меня понимаешь?

Я кивнула. Видно было, что мадам Марин немного нервничает. Все-таки за своих, русских девушек, она чувствовала гораздо большую ответственность, чем за всех остальных. И уж на кого, как не на меня, могла она положиться в этом деле?

– Мадам Марина, успокойся, – сказала я, – все пройдет хорошо.

– А я спокойна! – ответила она как-то чересчур эмоционально, что свидетельствовало о том, что все же она не та спокойна, как ей хотелось бы. И она ничего не могла с собой поделать. С рождением собственного ребенка она немного изменилась – стала более восприимчивой, что ли… Словно слетела с нее та маска вечной суровости и непробиваемости, что носила она раньше, и расцвело ее лицо нежностью и счастьем от запоздалого материнства. Но все же по старой привычке пыталась она казаться железной, и, вероятно, многие продолжали воспринимать ее по-прежнему. Но я-то знала и видела ее настоящую – и любила еще сильней свою милую мадам Марину, мою дорогую подругу…