Второй брак Наполеона. Упадок союза - [164]

III

Для партии, которая всю свою надежду возлагала на имя Наполеона, на его поддержку, одного нейтралитета императора без всякого поощрения было слишком мало. Бернадот же был доволен и этим. Он уехал из Парижа в свое имение Ла-Гранж и спокойно прожил там, поручив другим усиленно работать в Стокгольме. Он несколько раз писал императору, но ограничивался тем, что сообщал ему новости, держал его в курсе дела и не просил ответа на свои письма.[570] Но Вреде, Мернер и их соучастники были более требовательны. Они добивались более определенного слова, какого-нибудь знака одобрения, которые послужили бы им залогом успеха. Для того, чтобы добиться содействия императора, они сочли нужным посвятить в свою тайну шведского посланника в Париже, барона Лагельбиельке – единственного человека, который имел право действовать официальным путем и просить ответа. Узнав о странной, завязавшейся бок о бок с ним интриге, Лагельбиельке остолбенел от изумления и пришел в себя только для того, чтобы погрузиться в бесконечные размышления. Относясь в глубине души враждебно к Франции, он не мог одобрить желания маршала вступить на шведский престол. С другой стороны, ревниво оберегал свои личные интересы, он считал неблагоразумным ссориться с партией, которой, быть может, принадлежит будущее и которая, несомненно, одержит верх, если только таково будет желание Наполеона. Так как он желал установить свое поведение с наибольшей для себя выгодой, то с этого времени единственной его мыслью, единственной целью было узнать, заинтересован ли Наполеон в успехе маршала и принимает ли Его Величество участие в этом деле. Аудиенция, которых он добился у императора, не пролили света на этот вопрос; тогда он набросился на министра иностранных дел и стал повсюду преследовать Шампаньи – в министерстве, в свете, на балах. 1 июля, на балу в австрийском посольстве, закончившемся так трагически, он протолкался сквозь толпу приглашенных до герцога Кадорского. Он употреблял все усилия заставить того высказаться, но получал только уклончивые ответы. “Мы предоставили дела их течению. Я нахожусь в полном неведении относительно мнения императора…” – говорил герцог и тотчас же “отворачивался от него, отвечая на приветствия или раскланиваясь с другими”.[571] Но швед не отставал от него, стараясь обратить на себя его внимание, как вдруг поднявшийся со всех сторон зловещий крик: “Пожар!” поневоле заставил его прервать разговор. Лагельбиельке должен был отказаться от удовлетворения своего любопытства, хотя молчание, которое хранили в его присутствии, приводило его в отчаяние. Он приписывал это умышленному равнодушию и пренебрежению к Швеции, “Нас слишком презирают здесь”, – печально говорил он.[572] В промежуток времени между концом июня и первыми числами июля он спешно отправит в Стокгольм несколько курьеров. С ними он доносил о непредвиденных событиях, об образовавшейся партии Бернадота, но не был в состоянии пролить свет на желания императора.

В период описываемых событий шведское правительство далеко было от мысли серьезно отнестись к кандидатуре маршала, хотя она и начала уже пролагать себе дорогу в низших слоях народа и в войске. Но такой взгляд правительства ничуть не ослабил его горячего желания узнать, кого из конкурентов предпочитает император. Нетерпение его возросло еще более под влиянием тревожных симптомов. В Стокгольме только что произошел взрыв дремавших в народных массах инстинктов беспорядка и анархии. 20 июня было привезено в столицу тело наследного принца. Во время похоронного шествия из кортежа был вырван и зверски умерщвлен разъяренной толпой фельдмаршал, граф Ферзен, на которого, главным образом, падали несправедливые подозрения. Это было делом демагогии, выступившей на сцену с присущими ей насилием и покушениями. Перепуганные этим зрелищем Карл XIII и его советники с возрастающим беспокойством обращали взоры на Наполеона. Они хотели видеть в нем богоподобного спасителя своей страны, – того, чье одно слово могло укротить разыгравшиеся страсти, того, кто мог на каком-нибудь одном лице примирить разнородные мнения и снова создать нравственное единство нации. В душевной тревоге они обратились к единственному, жившему в Швеции, представителю Франции, т. е. к скромному секретарю посольства, исполнявшему обязанности поверенного в делах. Дезожье – так звали агента – надоели визитами и замучили вопросами; его умоляли сказать хоть одно слово, которое было бы принято, как приказание. Швеция припадала к стопам Наполеона; она просила сообщить ей его намерения, выражала желание сообразоваться с ними и ходатайствовала только о праве повиноваться. “Пусть император даст нам одного из своих королей, и Швеция будет спасена”[573] – говорил Дезожье старший флигель-адъютант короля Сюремен, не допускавший и мысли, чтобы поверенный в делах не был посвящен в тайну своего двора.

Однако, это было более чем правда, так как Шампаньи, имея в виду отрицательные намерения императора, счел за лучшее прервать всякую переписку в Дезожье, предоставив его самому себе и держа его как бы в одиночном заключении на его далеком посту. Удивленный и обиженный молчанием министра, Дезожье напрягал все силы своего ума, чтобы уловить и разгадать мысль, которая для всех была загадкой. За неимением точных сведений, он вынужден был подхватывать и комментировать самые незначительные симптомы; ему приходилось прислушиваться к малейшим слухам и искать в газетах мнение своего правительства. В это время ему попалась на глаза статья, появившаяся 17 июня в Journal de Empire. Как известно, в этой статье, отразившей проскользнувшую в уме императора мысль, говорилось в сочувственных выражениях о датском короле. Это неопределенное указание отвечало личным симпатиям Дезожье. Как и большинство наших заграничных агентов, он находился под влиянием традиций и придерживался принципов нашей старой политики. Он считал выгодным сплотить, скандинавские государства и таким образом создать из них преграду развивающемуся могуществу России. Одобренный словами статьи официальной газеты, он вообразил, что, действуя в смысле своих личных симпатий, он будет действовать сообразно видам своего двора. Заклинаемый обступившими его шведами, высказать свое мнение и деятельна выступить в качестве представителя Франции, он не был настолько благоразумен, чтобы отказаться от предлагаемой ему роли. Он дал волю своему языку и дважды, 4 и 5 июля, высказался за датского короля и за слияния корон, выставляя эту меру как средство защиты и борьбы против России.