Второстепенная суть вещей - [61]
Формулировки приспосабливались под образовательный уровень партийных вождей – людей, поголовно безграмотных и напрочь лишенных чувства юмора. От этих формулировок дурели даже самые тертые журналисты и порождали в самой «Правде» проколы такого рода: «беспощадная борьба социализма с коммунизмом» или «Смерть врагам империализма!» Впрочем, и в действовавших штампах комизма хватало. Одни «горизонты коммунизма» чего стоят. Или вот – «Заря над Пресней!» Мой муж, писатель, к тому же – въедливый редактор и, по мненью многих, зануда, как-то растолковал мне смысл этой революционной фразы. Еще Маяковский заметил: «Начинается земля, как известно, от Кремля». Так вот, если от Кремля посмотреть на Пресню, она обретается аккурат на закате. Так что заря над Пресней – вечерняя. После нее – глухая темная ночь с призраками коммунизма. А солнышко укатывается светить мировому империализму на проклятом Западе.
Отклонение от штампа нарушало «политическую точность» формулировки, и фраза, написанная живым русским языком, непроизвольно несла в себе неслыханную крамолу – предмет разбирательства с чуткой цензурой. На пересечении Волгоградского проспекта с Волжским бульваром возвели некое сооружение на прочной железобетонной основе. Сооружение несло в массы лозунг – что-то там о повышении производительности труда и качестве продукции. Каждый день, ожидая автобуса, я прочитывала это немыслимое порождение райкомовского агитпропа, и вот что удивительно: молодая память моя не могла удержать его даже до следующей остановки! Это вам, господа, не крокодил из чемодановой кожи!
Кстати, в последующих изданиях поэмы Сельвинского этих строчек нет. Чтобы проверить себя, пришлось отыскивать первую редакцию в Ленинке. Авторская воля, конечно, – закон, но почему жертвой пали именно они? У цензуры было особое чутье на живое слово. К прямым нарушениям грамматики она была глуха.
В конце 70-х настала какая-то дикая, будто он с цепи сорвался, агрессия предлога «по». Он нагло разрушал стройные синтаксические конструкции, влезая вместо родительного падежа или инфинитива. Были нарушены правила УПРАВЛЕНИЯ.
Язык явил обреченность системы. Министерства в ту пору размножались простым делением, и иные из них носили чудовищные наименования, как то: Министерство по производству минеральных удобрений.
Кто-то должен был погибнуть: русский язык, стерпевший такое над собой измывательство, или система, растерявшая законы управления.
Бог тогда сжалился над Россией. Погибла система.
Первым на свободу вышел русский язык. Помню, как мы наслаждались правильной речью демократических газет; вдруг оказалось, что наши журналисты не растеряли чувства юмора и азартно обстреливали изумленных читателей хлесткими заголовками. Теперь Москва другая. Глаз, как на свежей майской траве после многомесячного грязного снега, отдыхает на веселых вывесках и рекламе.
Фирма «Эльф». Это вам не «Главнефтепром», хотя занимается вроде тем же самым: меняет нефтяные потоки на денежные и наоборот. Вот булочная. Не «Мосхлебторг», а благозвучная «Лейла». Глаз ищет овощную лавку «Меджнун», но натыкается на импровизированный прилавок из ящиков с роскошными абрикосами и нектаринами. Ценник гласит: «Оприкозы – … рублей, никторины – … рублей»
НИКТОрин? – в этом есть что-то философское.
А вот это уже мистика. Передо мной посреди людной улицы красуется вывеска:
ЧЕХЛЫ ОБИВКА АНАТОМИЧЕСКАЯ КОЖА ВЕЛЮР
Демонстративно вертя на пальце ключи от машины (мол, я не просто так любопытствую, я потенциальный клиент), поднимаюсь на означенный второй этаж. Вхожу. Передо мною – пожилой лысоватый человек, совсем не похожий на бухенвальдского палача. Он что-то строчил на зингеровской ножной швейной машинке, инструменте заведомо мирном, изготовленном в тихую пору 300-летия Дома Романовых, но мне в тот миг показалось, что это была… Впрочем, в том, наверное, моя беда, что я фильмов ужасов не смотрю, а потому в быту чересчур впечатлительна, да и ассоциативный ряд устаревший: приблизительно так должна была чувствовать себя девочка, заблудившаяся в лесу и постучавшая в дом людоеда. Стараясь говорить как можно безразличнее, спрашиваю:
– Скажите, пожалуйста, это у вас анатомическая кожа? Человек снял очки, внимательно и, как мне показалось, очень медленно оглядел меня и изумленно спросил:
– Что-что?
– Ну у вас на вывеске написано, – объяснила я, слегка осмелев, и повторила заветные слова.
Он расхохотался:
– Да, – сказал он, отсмеявшись, – для таких непонятливых точки надо ставить или, там, запятые.
– Какие запятые? – спросила я, чувствуя, что угодила в дурацкое положение.
– Ну как же: ЧЕХЛЫ (запятая) ОБИВКА АНАТОМИЧЕСКАЯ (запятая) КОЖА (запятая) ВЕЛЮР (точка).
Чистой воды obscurum per obscurius (лат.) – объяснять неясное через неясное! Что же такое анатомическая обивка? Морочить голову умельцу с зингеровской машинкой я постеснялась и ушла обескураженная.
Вопрос непроясненный вернулся ночью кошмаром. Грезился то серый штапель, то крокодилья пасть чемодана, заглатывающая мое тело, обитое анатомической кожей, в качестве каковой оказывался то панцирь аллигатора, то белоснежный медвежий мех с проплешинами. Явление полярного медведя, и именно с проплешинами, даже во сне не удивило: прямая ассоциация из прочитанного в последнем номере «Экстры М» объявления: «Театр купит шкуру белого медведя. Можно бывшую в употреблении». А вы видали медвежью шкуру, никогда не бывавшую в употреблении хотя бы у самого белого медведя?
Изысканный филологический роман, главный герой которого – Георгий (Жорж) Андреевич Фелицианов, поэт и ученый, переживает весь ХХ век, от его начала до самого финала. Жорж – ровесник Юрия Живаго, они – представители одного и того же, «лишнего» для современной ушлой России поколения интеллигентов. Они – мостик от классики к современности, на свою беду, в искусстве они разбираются лучше, чем в людях и истории, которая проходит по ним красным колесом…Этот роман может стоять на одной полке с «Орфографией» и «Учеником Чародея» Дмитрия Быкова, с «Лавром» Водолазкина, с «Зимней дорогой» Леонида Юзефовича и в чем-то похож на «Виллу Бель-Летру» Алана Черчесова.
Репетиция любви, репетиция смерти, репетиция надежды, репетиция богатства, репетиция счастья… Жизнь героини выстраивается из длинной цепочки эпизодов. Как в оркестровой партитуре, в них одновременно звучат несколько голосов, которые только вместе могут создать мелодию. Они перекликаются и расходятся, что-то сбывается, а что-то так и остается в немоте, лишь на нотной бумаге…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман Е. Холмогоровой и М. Холмогорова «Вице-император», повествует о жизни видного русского военачальника и государственного деятеля эпохи Александра II Михаила Тариеловича Лорис-Меликова (1825-1888). Его «диктатура сердца», блистательная и краткая, предоставила России последний шанс мирным путем, без потрясений перейти к цивилизованному демократическому правлению. Роман «Вице-император» печатается впервые.Холмогорова Елена Сергеевна родилась в Москве 26 августа 1952 года. Прозаик, эссеист. По образованию историк.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.