Второе восстание Спартака - [131]
А Комсомолец за последнее время и в самом деле здорово изменился внешне. Осунулся, четче обозначились круги под глазами, даже походка стала другой, более нервной. И действительно, появилось нечто такое во взгляде... отрешенность не отрешенность... Нечто новое появилось, одним словом. Вдобавок от Кума явственно припахивало водочным выхлопом, чего прежде за ним не замечалось.
В том, что Кум заглянул в прожарку, не было ничего странного – по роду службы он нередко обходил хозяйство. Как в сопровождении оперов, так и без. (Кстати, вот еще о чем успели сообщить Спартаку его лагерные приятели: Кум чаще стал бродить по жилой зоне в одиночку, даже в вечернее время, хоть это и было, мягко говоря, опасно. Складывалось такое впечатление, что он сознательно испытывает судьбу.)
Кум расхаживал по помещению, задавал какие-то дурацкие вопросы, похоже, не очень-то вслушивался в ответы, а Спартак лихорадочно размышлял, как бы незаметно сунуть записку. Наконец, когда Кум оказался рядом с ним, Спартак, словно бы поспешно и неловко отступив, со страшным грохотом уронил на пол пустой таз. Как всегда в подобных случаях бывает, на мгновение взгляды всех рефлекторно сфокусировались в одной точке – на упавшем предмете. Этого мгновения Спартаку хватило, чтобы незаметно пихнуть записку Комсомольцу в карман шинели...
Собственно, ничего крамольного с точки зрения собратьев по баракам записка не содержала. Крамольны были лишь сами отношения между зеком и Кумом, которые лагерными людьми не могли быть растолкованы иначе, как стукачество. В записке же Спартак всего лишь сообщал то, что узнал от доктора Рыжкова про мать, и просил Комсомольца, если есть возможность, разузнать подробнее...
Прошло три дня. И сегодня утром распахнулась дверь прожарки, порог переступил Кум и завелся с полоборота.
– Ну чего, Котляревский, опять у тебя не слава богу! – раздраженно процедил он. – Опять здоровье хромает? Или ты симулянт? – Он помолчал, к чему-то прислушиваясь, подмигнул и сказал более спокойно: – Н-да, вижу, что плох... Ну, чек, собирайся. Поверю и на этот раз. Но если выяснится, что ты симулируешь, сгною в карцере. Вперед на выход, Котляревский!
Все эти дни Спартак не был уверен, что Комсомолец уловил, как ему сунули записку. Мог ведь и не заметить, мог выкинуть никчемный бумажный комок... Но, судя по всему, малява дошла до адресата и была им прочитана. Только зачем ехать в больницу, что задумал Кум? И ведь не спросишь даже шепотом... Но и не подчиняться не было ровным счетом никакого смысла.
До больнички на сей раз доехали без внеплановых остановок. Равно как и без задушевных бесед с конвоирами. Словом, отбуксировали зека Котляревского самым что ни на есть рядовым образом. И это Спартака вполне устроило.
В больничке его препроводили в кабинет доктора Рожкова, конвой остался за дверью.
Доктор сидел за столом, писал что-то быстро в гроссбух. Потом поднял голову, показал Спартаку на стул. Спартак сел... И все. Доктор голову вновь опустил, продолжил писать, так и не обронив ни слова. Ситуация складывалась абсурдная. Однако Спартак решил ни о чем не спрашивать и уж тем паче ничего не предпринимать. Все когда-нибудь разъяснится, а спешить ему некуда. Ему еще много-много лет некуда спешить.
Прошло полчаса, не меньше.
И в кабинет вошел Комсомолец. Не сказать, что Спартак сильно удивился. Чего-то подобного он и ожидал.
– Конвой я отправил на кухню подхарчиться, – Кум остался возле двери. – Сказал, что пришлю за ними, когда понадобится. Пошли, Спартак.
– Куда?
– Вы не рассказали? – вопрос Кума был адресован Рожкову.
– Знаете, я подумал, что мое участие и так слишком велико, поэтому...
– Я понял, – перебил его Комсомолец. – Тогда показывайте, куда идти.
Втроем они вышли на улицу. Пересекли двор. Рожков отпер калитку в заборе, и они оказались во дворе соседнем. Спартак уже понял, куда они идут. В женский корпус. И уже не сомневался, что все это значит. Вряд ли могли быть еще какие-то варианты.
Комсомолец вдруг резко остановился. Повернулся к Спартаку, взял за рукав и отвел к толстенной вековой сосне, в которую был вбит огромный плотницкий гвоздь, а к гвоздю привязана бельевая веревка. Комсомолец прислонился к дереву, достал папиросы, протянул пачку Спартаку. Рожков же остался перетаптываться в сторонке.
– На следующий день после того, как получил твою маляву, я поехал в женскую колонию в Топольцах, – Комсомолец дал прикурить Спартаку. – Узнал все о маме. Потом договорился о переводе ее в больницу. Довольно легко договорился, – он невесело усмехнулся. – Замотивировал все оперативной необходимостью. Дескать, за свидание с матерью ее сын готов выложить мне все до донышка о готовящемся побеге. И по-другому-де его не расколоть. Побег уже на мази, вот-вот зеки сорвутся в рывок, добавил я, поэтому действовать надо быстро. Вот так... Мама сейчас здесь...
