Второе восстание Спартака - [112]
– Спасибо, что не оставил меня, – с плохо скрытой иронией проговорил сквозь зубы Марсель. – И что теперь?
– Теперь... теперь лагерь пока на особом положении, а дальше видно будет.
– Ты же должен понимать, что это только начало.
– Я понимаю, и вопрос этот решается, а тебе мой совет: повремени пока с разборками, скоро этап, и там, по оперативным данным, ваших недругов уже не двадцать, а поболе будет. Со своей стороны, я тебя уверяю, делаю все что могу, но не все от меня здесь зависит...
– Ладно, пойду к своим, – Марсель встал. – А только я скажу, что людей мне удержать сложно будет. Да и не поймут они меня. Так что чую вскорости кровь большую.
Расстались они не слишком довольные друг другом.
Глава восьмая
Короткая, но нужная
...Вероятнее всего, лагерь очень быстро утонул бы в крови, но спустя неделю суки совершили роковую ошибку. Они наехали на бандеровцев и примкнувших к ним прибалтов, которым, казалось бы, было глубоко плевать на все воровские дела и, стало быть, поддержкой Марселя они не пользовались... Плевать-то плевать, однако наезжать на себя они тоже не позволили – произошла короткая стычка, в ходе которой люди Горького выкололи глаз какому-то латышу, за что огребли по полной программе. Куму на этот раз удалось разнять враждующие стороны, успокоить и не допустить массового побоища. (Кстати, прибалтов держал урка с потрясающе оригинальным погонялом Литовец.)
Стороны расползлись по углам, зализывая раны.
И после этого бандеровцы и прибалты перешли на сторону Марселя – в борьбе против поднимающих голову сук. Возник вооруженный нейтралитет: суки все прибывали – с каждым этапом их становилось все больше (поговаривали даже, что ожидается этап, целиком состоящий из сук), но пока они не могли противостоять «альянсу».
А осенью произошло нечто, погнавшее событие таким аллюром, что волосы вставали дыбом: у речного причала неподалеку от лагеря затонула баржа с мукой...
Но сначала несколько слов о «сауне», точнее – о том «клубе», который зеки устроили в помещении вошебойки. Сказать о нем надо, потому что если б не «клуб», еще неизвестно, как все повернулось бы.
Статус сауны среди контингента резко изменился, когда сюда стал захаживать Профессор. Информационный голод в лагере, надо сказать, был жуткий – минимум газет и журналов, практически никаких вестей с Большой Земли, в бараках темы для разговора одни и те же: жрачка и бабы, так что сюда заходили поговорить об отвлеченном.
Положение изменилось, когда на огонек заглянул Профессор – настоящий профессор истории, дедушка умный, начитанный и безобидный, также мающийся отсутствием пищи для ума. (Угодил он в лагерь вообще по смехотворному поводу: кто-то из Ленинградского университета написал на него анонимку – мол, дед является агентом ассиро-вавилонской разведки – той самой, которая сгинула вот уже две тыщи лет тому назад. Кто знает, возможно, неизвестный доброжелатель просто пошутил. Однако профессора арестовали, и на первом же допросе он во всем сознался – полагая, что уж суд-то разберется. Суд разобрался, к «вышке» не приговорил, но влепил пятнашку. Так, на всякий случай.)
С появлением Профессора все и завертелось. Язык у него был подвешен как надо, фактов и фактиков из истории он знал множество, умел подать их так, что слушали – начиная от интеллигенции и заканчивая простой шпаной – раскрыв рты. И простая комната отдыха со временем превратилась в интеллектуальный исторический клуб. Спартак сидел у себя в закутке, время от времени подбрасывал уголек в топку и тоже слушал, в диспутах участия не принимая.
Вообще, Профессор, как оказалось, принадлежал к тем ученым, которые официальную историю не столько отвергают, сколько глядят на нее с величайшим подозрением. Например, он всерьез уверял, что гнуснопрославленный император Калигула, сын полководца Германика, вовсе не был таким монстром, каким его привыкли считать. Наоборот – это был милейший юноша, с учетом, конечно, своего времени. А виноват в очернительстве Калигулы некто Гай Светоний Транквилл, сын простого легионера и сволочь от литературы, который тысячу восемьсот лет назад накропал книжонку «О жизни цезарей». И что характерно, Калигулу-то он в глаза не видел по причине возраста, а в популярном до сих пор своем сочинении опирался исключительно на сомнительные слухи и не менее сомнительные записи. В реальности же «убивец» Калигула миловал преступников направо и налево, «сексуальный маньяк» Калигула разгромил «спинтиев» – любимчиков Тиберия, секту, возводящую в культ отвратительные половые извращения...
Когда же Профессор узнал, что командира вошебойки-сауны зовут Спартак и, более того, отец Спартака тоже был историком, то немедля призвал Котляревского пред свои очи, усадил рядом, приобнял за плечи и тут же выдал очередную байку – на этот раз про Спартака-гладиатора:
– А можете ли вы, юноша, ответить, почему ваш тезка и его сподвижники не уходили из Италии, все время кружили по ней? Ведь если бы тот Спартак действительно был фракийцем, что мешало ему уйти в родную Фракию?
Спартак как-то над этим вопросом не задумывался.
– Он же хотел типа власть в Италии свергнуть и простой народ освободить, – несмело подал голос кто-то из слушателей.
