Второе дыхание - [59]

Теперь для жены наступило время оскорбленно отвернуться, что она немедленно и сделала.

— Это еще не резон... — начал было Петр Петрович, но тут же и замолчал.

Уж что говорить, водились за Колькой грешки. Рос он до школы у бабушки, рос почти без надзора, и папиросы у деда, случалось, потаскивал, менял у уличных пацанов на конфеты, и мелочь у бабушки выгребал. А однажды и над ним, самим Петром Петровичем, учинил одну хитрую штуку. Висели в тот год в саду на единственном сливовом дереве с десяток слив — самый первый урожай, который бабушка запретила до времени трогать. Никогда в своей жизни Колька не пробовал слив, и эти фрукты сводили его с ума, не давали покоя. Он часами бродил по саду, не мог оторвать от дерева цыганских своих тоскующих глаз, не смея нарушить запрет, но и не в силах бороться с соблазном.

Как-то, собравшись на Волгу за щукой, Петр Петрович не мог отыскать свой спиннинг. Тут-то Колька и встал перед ним, как лист перед травой.

— Я покажу, где ваш спиннинг, только сорвите две сливы, дядь Петь!

Пришлось нарушить запрет, сорвать. И даже не две, а целых четыре. А племянник тут же скрылся с добычей за угол и, высунув оттуда жуликоватую свою мордаху, торжествующе произнес:

— А я и не знал, где ваш спиннинг.

Вот негодяй!

И все же Колька нравился Петру Петровичу. Племянник не ныл никогда, не жаловался, мог сутками пропадать на рыбалке, терпеть и холод, и дождь, и жару. Он мог ночевать у костра, когда комары кусаются, как собаки, или когда на одном боку от горячих углей затлевает одежда, а другой коченеет от холода.

Узкоплечий, цыганистый, с головой, напоминающей огурец, Колька мог часами высиживать с удочкой у реки, обмирая над поплавком. Или обалдело носиться по берегу в разбитых своих, истрепанных кедах каким-то разнузданным верблюжьим галопом, выкидывая ступни в стороны и держа у груди худые болтающиеся руки, когда его вдруг, ни с того ни с сего, одолевала беспричинная радость.

Был Колька еще в той счастливой поре, когда человек растет, как трава, ни над чем не задумываясь, весь целиком отдаваясь детским своим увлечениям, страстям и восторгам.

А вот Владик, сын, тот был уже не такой, вырос из той поры, весной ему исполнилось шестнадцать. Голубоглазый, высокий, стройный, с нежнейшими розовыми прыщами на подбородке, каждое утро он начинал с туалета. Садился меж двух зеркал, внимательно оглядывал себя со всех сторон и принимался налаживать прическу — тщательно, волосок к волоску. Покончив с прической, приступал к следующей операции и так же неторопливо, тщательно смазывал нежные розовые прыщи кремом «Восторг». Затем натягивал на себя вытертые на ляжках джинсы, пеструю изузоренную рубашку, вешал на нос огромные, словно колеса, противосолнечные очки, делавшие его похожим на марсианина, и торжественно шествовал на пляж, показывать себя местным девочкам. Там он, в сторонке от всех (знай столичных!), словно бы нехотя раздевался, неторопливо лез в воду. Накупавшись, наплававшись вволю, с ленивой грацией разваливался на горячем песке, принимая нужную дозу ультрафиолетового излучения. Чувствуя на себе немало любопытствующих глаз, время от времени приподнимал очки (таких еще ни у кого здесь не было!) и косился в сторону кучки ненатурально хохочущих голоногих красоток с распущенными до плеч волосами.

— ...И все-таки это не резон! — швыряя в траву окурок, упрямо повторил Петр Петрович, которого раздражала слепая нерассуждающая любовь жены к Владику.

— Что «не резон»? А вчера мне Софья сказала — знаешь? — он у нее однажды, этот Колька, пять рублей прикарманить хотел, да только вовремя спохватилась. И куда бы, ты думал? На велосипед копит! Спит и видит велосипед. Если уж он у матери так, то у чужих и подавно...

— Владику тоже мотоцикл снится, однако подозревать его ты не собираешься.

— Ты их не равняй! Владик еще ни разу в жизни не лгал, а этот...

— Что «этот»? Ну что?!

— Нет, ты просто меня поражаешь, — проговорила жена с отчаянием в голосе. — Не понимаю, как можно собственного сына ставить на одну доску с каким-то...

— А, заладила... Перестань!

— Что перестань? «Запрещаю» да «перестань» только от тебя все последнее время и слышу. А то, что у нас теперь ни гроша и продуктов лишь на день осталось, — это тебя не касается! Чем мы послезавтра будем питаться, на что полтора месяца жить? У нас на обратный билет даже нет, совсем как нищие стали... Все вы нервы измотали у меня, не могу я так больше! — закончила она рвущимся от рыданий голосом.

— Ну а я-то тут при чем?! Я, что ли, черт бы вас всех побрал, потерял эти деньги?! — выкрикнул Лямин с внезапно вспыхнувшим озлоблением.

Юлия Ильинична, обхватив руками голову, с рыданием повалилась на гамак.

«Вот тебе на́... этого еще не хватало!»

Петр Петрович растерянно оглянулся, поводил глазами вокруг, не зная, как ей помочь и что в таких случаях делать, и в то же время пугаясь, не увидел бы этой сцены кто из соседей. Потом встал, раздраженно махнул рукой, быстрым шагом вышел на улицу и, полный самых разноречивых чувств, зашагал куда глядели глаза, лишь бы подальше от дома.

Возвратился он поздним вечером. Жена уже успела разобрать в терраске постель и лежала, выжидающе притаившись.