Второе дыхание - [132]
Плужников как угорелый носился по берегу, позабыв обо всем. Тем временем Костик, пользуясь передышкой, разлегся с транзистором на траве и с улыбкой счастливого идиота, расплывшейся на его широком лице, весь отдавался музыке. Иногда он вполглаза, снисходительно поглядывал на пожилого дядю, увлеченного таким пустяковым занятием, как ловля жуков.
Но вот наконец-то дядя устал. Возбужденный, счастливый, подошел он к Костику, торжествующе неся перед собою набитую скребущимися жуками коробку.
— Видал?!
А как все же пахнут эти майские жуки! Свежей душистой листвой березы, травою, милым далеким детством, теплом майского вечера...
— Послушай, Дима, — негромко сказал подошедшему Дмитрию Плужников и кивнул на Костика: — Зачем притащил сюда этого? Дернуло же тебя!..
— Да, понимаешь, не сам я, — начал оправдываться Дмитрий. — Это Дуська, его мать, моя квартирная хозяйка, добро свое навязала. Возьми да возьми! К ней хахаль сегодня приходит, вот и не хочет дома иметь лишних глаз.
Дмитрий принялся ставить жерлицы. А Плужников отправился ломать еловый лапник и таскать сушняк для костра.
Вскоре все трое сидели у весело трещавших сучьев.
Закачались, задышали жарко подсвеченные снизу широкие лапы старой ели, под которой они расположились на ночлег, и старуха, словно от пчел, принялась отмахиваться от жалящих искр, устремившихся ввысь золотым невесомым потоком.
Отворачивая лица от огня, рыболовы принялись потрошить свои рюкзаки, вспарывали ножами консервные банки, кромсали разную снедь, раскладывая ужин на газету. Разлили по кружкам ароматный, пряно пахнущий коньяк. Костик тоже подставил было свою, но Дмитрий отвел его руку и налил подростку фруктовой воды.
Держа кружку перед грудью, Плужников широко повел свободной рукой на реку, на луг, на закат:
— Ну, будем! За все за это...
...Весело трещал жаркий костер, плясали вокруг, тянулись к огню и пугливо отпрядывали трепетные вечерние тени. Живые отблески костра играли на возбужденных лицах рыбаков, выхватывали из сгущавшейся тьмы то часть куста, то ствол ближнего дерева. Все кругом получало иной, какой-то волнующий смысл, словно бы стало существовать в другом измерении, и скоро узкий этот, ограниченный светом костра мирок казался уже своим, обжитым, уютным. Заговорили, перебивая друг друга, вспоминая прежние рыбалки. Потом разговор перекинулся на другое. Блестя большими темными глазами на бледном худом лице, Дмитрий стал вспоминать войну, блокадные годы, голодный блокадный паек. И как-то по-детски наивно все удивлялся, почему его давно уже не волнует обилие пищи. А ведь были долгие месяцы, когда о пайке блокадного хлеба, напоминавшего цыганское мыло, мечталось как о каком-то счастье; тогда не верилось даже, что снова наступит время, когда можно будет есть настоящий хлеб, и главное — есть без нормы.
Костик тоже пытался что-то лопотать, но Дмитрий запел:
Песня пришлась по душе. Будила она дорогое, воскрешала давно позабытое. Вставала в памяти вновь та далекая фронтовая осень сорок первого года с ее диким пасмурным небом, изрытой, перекопанной землей, с воем чужих самолетов за низкими облаками, с частым хлопаньем наших зениток и громом вражеской артиллерии.
Его, лейтенанта Плужникова, зенитная батарея была тогда выдвинута на прямую наводку против немецких танков. Склон бугра позади позиции был усеян копошащимися женщинами. Это работал трудфронт. Пожилые и молоденькие москвички с кирками, лопатами и ломами в иззябших, ознобленных пальцах, с рассвета и дотемна долбили каменно-твердую, заклеклую от морозов землю, устанавливали ежи и надолбы, копали противотанковые рвы...
А вечерами ребята с его батареи крутили с теми москвичками любовь. Да, несмотря на близость фронта, на отчаянное, казалось бы, положение, их еще и на любовь хватало. Больше того, девчата и женщины помоложе, устававшие до изнеможения, особенно охотно шли в те дни на любовь.
У него, у Владимира, тоже была знакомая, Зина, студентка медтехникума. Познакомил, свел их шофер с его батареи Кодинцев, парень поднаторелый в сердечных делах. Свел — и оставил одних. Они же, оставшись с глазу на глаз, не знали даже, о чем говорить, что делать. Вышагивали молча, неподалеку один от другого, по обочине шоссе весь вечер, мучимые желанием сблизиться. Он-то хоть пайковые командирские папиросы смолил одну за другой, а у нее и такого спасения от дикой застенчивости не было... Хорошая, милая девочка! Где-то она теперь?
А по шоссе, мимо их батареи, и ночью и днем не переставая тянулись на запад дивизии ополченцев и регулярных войск, катились пушки на конной тяге, зенитки на тягачах. Черный круглый репродуктор в их землянке то принимался вдруг бормотать простуженно, хрипло, то замолкал надолго. Порой из него вырывалась чужая, немецкая речь, неизвестно как залетевшая. И было в те дни так трудно, так тяжело на душе! Но и другое было: вера, что выстоим.
...Да, тяжело приходилось. Очень! Почему же сейчас, когда прошло столько лет, те времена вспоминаешь с такой теплотой, будто было тогда одно лишь хорошее?
Это книга о судьбах русских иконописцев, ремесло которых революция сделала ненужным, о том, как лучшие мастера, используя вековые традиции иконописи, применили их в новых условиях и сумели создать совершенно новое искусство, поразившее весь мир. В книге рассказывается о борьбе, развернувшейся вокруг этого нового искусства во второй половине 30-х годов, в период культа личности Сталина. Многое автор дает в восприятии молодых ребят, поступивших учиться в художественное училище.
Валентин Петрович Катаев (1897—1986) – русский советский писатель, драматург, поэт. Признанный классик современной отечественной литературы. В его писательском багаже произведения самых различных жанров – от прекрасных и мудрых детских сказок до мемуаров и литературоведческих статей. Особенную популярность среди российских читателей завоевали произведения В. П. Катаева для детей. Написанная в годы войны повесть «Сын полка» получила Сталинскую премию. Многие его произведения были экранизированы и стали классикой отечественного киноискусства.
Книга писателя-сибиряка Льва Черепанова рассказывает об одном экспериментальном рейсе рыболовецкого экипажа от Находки до прибрежий Аляски.Роман привлекает жизненно правдивым материалом, остротой поставленных проблем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу известного грузинского писателя Арчила Сулакаури вошли цикл «Чугуретские рассказы» и роман «Белый конь». В рассказах автор повествует об одном из колоритнейших уголков Тбилиси, Чугурети, о людях этого уголка, о взаимосвязях традиционного и нового в их жизни.
В повести сибирского писателя М. А. Никитина, написанной в 1931 г., рассказывается о том, как замечательное палеонтологическое открытие оказалось ненужным и невостребованным в обстановке «социалистического строительства». Но этим содержание повести не исчерпывается — в ней есть и мрачное «двойное дно». К книге приложены рецензии, раскрывающие идейную полемику вокруг повести, и другие материалы.
Сергей Федорович Буданцев (1896—1940) — известный русский советский писатель, творчество которого высоко оценивал М. Горький. Участник революционных событий и гражданской войны, Буданцев стал известен благодаря роману «Мятеж» (позднее названному «Командарм»), посвященному эсеровскому мятежу в Астрахани. Вслед за этим выходит роман «Саранча» — о выборе пути агрономом-энтомологом, поставленным перед необходимостью определить: с кем ты? Со стяжателями, грабящими народное добро, а значит — с врагами Советской власти, или с большевиком Эффендиевым, разоблачившим шайку скрытых врагов, свивших гнездо на пограничном хлопкоочистительном пункте.Произведения Буданцева написаны в реалистической манере, автор ярко живописует детали быта, крупным планом изображая события революции и гражданской войны, социалистического строительства.