Второе дыхание - [9]

Б а к л а н о в. Не может быть, чтоб вы так думали.

Л е б е д е в а. Почему? Я совсем не плохого мнения о себе. Но заблуждаться на свой счет - это значит быть смешной.

Б а к л а н о в. Что же в вас такое есть, что мне кажется... (Запнулся.) Ну, почему вы мне так нравитесь?

Л е б е д е в а. А, милый мой! Во мне действительно кое-что есть. Я человек и, если приглядеться, не очень скучный, со мной можно дружить и, может быть, я даже способна сделать кого-то счастливым. Но вам лень и некогда разбираться во всем этом. Ну, хватит. Пью последнюю и то потому, что очень продрогла. Будьте здоровы. Сергей Романович, и не сердитесь, если я говорю не то, что вам хочется. Вы милый парень, и я о вас всегда очень тепло вспоминаю. А видеться нам все-таки не надо.

Б а к л а н о в (приближается). Почему?

Л е б е д е в а. Потому что ни к чему.

Б а к л а н о в (взял ее за руку). Нет, скажите.

Л е б е д е в а. А хорошо срослось у вас здесь, над бровью. Рубец почти не виден. Можно потрогать? (Она пытается освободить руку, но ей это не удается. Быстро и безмолвно он обнимает ее. Она тихо вскрикивает и пытается оттолкнуть, но затем сдается и прижимается к нему. Это длится секунду. Затем она резко вырывается и отступает назад. Они молча смотрят друг на друга. Он хочет что-то сказать, но она останавливает его жестом, на несколько секунд закрывает ладонью глаза и лоб. Теперь она опять внешне спокойна, и только в голосе ее слышится нечто похожее на ожесточение.) Слушайте меня, Бакланов. Я женщина безмужняя, фронтовая, обета вести святую жизнь никому не давала, и никто меня не осудит, если я разрешу вам здесь остаться. Никто, кроме меня самой. Я знаю, что буду об этом жалеть. Оставайтесь. Но это значит, что вы меня видите в последний раз. Если же вы хотите встречаться со мной и дальше - вы сейчас сядете вон туда, и мы до звонка будем мирно разговаривать. Вот. Выбирайте. Всё в ваших руках.

Б а к л а н о в (недоверчиво всматривается в лицо женщины). Рискуете?

Л е б е д е в а. Рискую.

Б а к л а н о в (заходил по комнате. Пауза кажется бесконечной. Наконец он остановился, выдавил хрипло). Давайте разговаривать.

Л е б е д е в а (вздох счастья). Вот и хорошо. Садитесь к себе на кровать, а я сяду тут, у печки. И расскажите мне о себе. Ведь я знаю вас ничтожно мало. Никак не могу угадать, каким вы были до войны. Вы ведь не кадровый?

Б а к л а н о в. Нет. Я речник, торгаш. Плавал по Белой, по Каме. Спортом немного баловался: летом - греблей, зимой - лыжами. До войны я бы вам больше понравился.

Л е б е д е в а. Почему?

Б а к л а н о в. Никакой во мне самоуверенности не было. Иной раз вспоминаю себя прежнего - и смешно, и вроде как холодок по спине... Ни дураком, ни трусом не был, но скажи мне кто-нибудь тогда, что я дивизионом буду командовать, я бы, кажется, от одного страху помер. Сережка Бакланов, провинциал, тихоня!.. У нас на камских пристанях девчата шустрые, дразнилки, как начнут заводить - эй, тихоня! Если бы не крестный...

Л е б е д е в а. Какой крестный?

Б а к л а н о в. Радужный Василий Васильевич. Начальник политотдела. Знаете?

Л е б е д е в а. Немножко.

Б а к л а н о в. А я - как себя. К нему приглядеться надо, он сразу до себя не допускает. Старого закала матрос, Зимний дворец брал. Он меня в партию принимал и командовать благословил. Помню, уходил я в первый поход провожать приехал. Хромой, однако лезет на мостик. Сунул лапу, только два слова и сказал: "Верю - можешь". Оказалось - могу. И тут у меня словно второе дыхание открылось.

Л е б е д е в а. Не поняла. Дыхание?

Б а к л а н о в. Эх вы, доктор, а не знаете. Вот когда на лыжах идешь на большую дистанцию, несколько километров пройдешь, устанешь сразу, ноги что каменные, во рту сухота, в пот ударяет, хоть бросай палки да ложись. Мертвая точка. Как подумаешь, что еще километров двадцать переть - оторопь берет. А все-таки посылаешь себя - иди! Перемогнешься, перемучаешься километр-другой, глядишь и открылось у тебя второе дыхание. Не берусь в точности объяснить вам, что за явление, но только чувствует человек прибывают в нем силы, будто резервы подошли, и идет он все ходче, легче, откуда что берется, и уж он знает теперь, что не двадцать, а все пятьдесят отхватит, и мороз-то его только веселит... Словами не расскажешь, это испытать надо. (Пауза.) Не надоел я вам? Что же Радужный не звонит?

Л е б е д е в а. А зачем он должен звонить?

Б а к л а н о в. Дела какие-нибудь. Ну, и поздравить, наверное, хочет. Сказать, что выговор снял.

Л е б е д е в а. А у вас был выговор? За что?

Б а к л а н о в. За врага моего. За майора Однорукова. Есть у нас такой гусь в политотделе. Парень на все руки - и лектор, и инспектор, и редактор, но скучный, как тележный скрип. Всех поучает, а сам до сих пор носа от кормы отличить не может. Прислали его к нам на праздник с докладом. Гвардейцы мои ворчат. Опять, говорят, будет мочалу жевать, весь праздник испортит. А у меня характер: люблю, чтоб все было первый сорт. Подумал я: эх, была не была - не допущу и всё! Посадил его на катер - и назад. Сам доклад сделал. Не хочу хвалиться, но все были довольны. Ну, конечно, на другой день скандал. Одноруков - рапорт. Радужный психанул, звонит: "Такой, сякой, как ты смел моего представителя... Объявляю выговор". Но, между прочим, Однорукова с лекторов снял. Однако, глядите-ка, жив курилка, очерки теперь про меня пишет. (Поморщился.) О-ох!