Вторая жизнь - [15]

– Да, все хорошо, Ольга Борисовна. Надо сейчас поесть. Ужин.

– Время ужина? Неужели? Я будто недавно завтракала. Маша, а как урну закладывать надо? Опять людей звать? Это такой специальный ритуал или можно обойтись своими силами? Я ничего, совершенно ничего про это не знаю, не смыслю. Всегда боялась кладбищ. Когда на похороны звали, отказывалась, да и не было у меня кого хоронить… Как вы думаете, Машенька, а Лиза приедет на закладку урны, боже, какое странное выражение – «закладка урны». Я правильно говорю? Или ей опять будет совершенно невозможно? Странное, странное словосочетание – «совершенно невозможно», никак не могу его осмыслить. Как может быть «совершенно невозможно», будто бывает несовершенно возможно. Как же у меня болит голова. Все время болит голова. И слабость. Откуда такая слабость? Маша, а давай выйдем на прогулку! Запланируем заранее, я настроюсь и заставлю себя. Мне нужно себя заставлять. Ты, как врач, должна меня понять. Прямо на завтра и запланируем. И не давай мне спуску. Договорились? Хорошо. Только мне покою не дает это отпевание. Мне кажется, оно все-таки недействительно, ведь я доподлинно не знаю, был ли крещен Женя. Я думала над этим, и мне кажется, что нет, не был. Тогда все зря, он вроде как не имел права. Да? Так получается? И мне не понравился священник. Очень равнодушный. Разве можно было вот так, через запятую имена произносить? Наверное, можно, я в этом совсем не разбираюсь. Маша, как ты думаешь, Лиза будет меня содержать? Я как-то не думала о собственном содержании. Это так странно, да? Почему я об этом не думала? Мне столько нужно обдумать, а я не в силах. Головная боль очень утомляет. Маша, а если Лиза откажется меня содержать, я допускаю такую мысль, то я должна что-то делать. Как ты считаешь? Только скажи честно, не обманывай меня. Я смогла бы преподавать? Я доктор наук, правда, у меня не было практики. Давно, когда еще аспиранткой была, читала лекции, семинары вела. Но я не нашла себя в этом, а Женя нашел. Он читал блестящие лекции, ты знаешь? Но я могу попробовать. Ты знаешь, у него сохранились записи. Я имею на них право? Если речь идет о заработке. Мне кажется, в этом контексте это, так сказать, заимствование не будет считаться неприличным. Но я все еще рассчитываю на Лизу. Или ты считаешь, что на нее надежды нет? Но это странно, правда?

– Олечка, надо поспать.

– Мария Васильевна, вы сегодня пересолили капусту. Нельзя потреблять так много соли, это вредно. Женя не любит соленое. В следующий раз кладите меньше.

– Хорошо, Ольга Борисовна, хорошо….

Когда со дня смерти отца минул год, Лиза вновь появилась на пороге родительского дома.

– Лиза? – удивилась Ольга Борисовна. – Ты как здесь?

Она была приветлива. За этот год она, можно сказать, оправилась от смерти супруга, смогла отпустить от себя Марию Васильевну, которая считала подобное восстановление практически чудом. Да, были специалисты, препараты, грамотно подобранное лечение, но все равно чудо. Мария Васильевна проведывала Ольгу Борисовну не менее трех раз в неделю – заходила, мерила давление, разговаривала, оценивала состояние. Ольга Борисовна начала немного преподавать – сыграли свою роль связи и авторитет мужа, и вдове дали вести группу. В работе она была пунктуальна, требовательна, сосредоточенна, но дальняя память по-прежнему превалировала над ближней. Ольга Борисовна прекрасно читала лекции, но не могла вспомнить, как сегодня добралась до института – на троллейбусе или на автобусе. Еще одним побочным эффектом стало то, что она совершенно не помнила лиц студентов. На экзаменах и зачетах относилась ко всем одинаково – ставила по ответу, «автоматов» не признавала, посещение занятий не учитывала.

Дома все тоже наладилось. Ольга Борисовна даже находила определенное удобство в одиночестве – супружеская кровать была в полном ее распоряжении, подушки сложены высокой горкой, шторы почти не раздвигались – вдова страдала светобоязнью, предпочитая полумрак. Покойный же супруг любил яркий, брызжущий из окон свет, решительно раздвигал не только занавески, но и тюль, открывал форточку. Ольга Борисовна закупорила, зашторила окна, не застилала постель и подолгу возлежала на подушках, наслаждаясь простором и полумраком спальни.

Мария Васильевна радовалась ремиссии, удивительной, просто поразительной, восхищалась силой воли своей подопечной, которая заставляла себя гулять, делала гимнастику по методу Алексеевой. Ольга Борисовна облачалась в черный гимнастический купальник и черные же колготки и прыгала, скакала, совершала махи ногами, изображала просыпающийся цветок или гарцующую лошадь. Мария Васильевна считала, что ходьба по парку в достаточно быстром темпе куда полезнее странных, весьма неуклюжих танцев, но Ольга Борисовна верила в свои этюды.

– Машенька, разве вы не помните? Во времена нашей молодости алексеевская гимнастика была очень в моде. Она еще называлась гимнастикой Дома ученых. А открыла это направление сама Айседора Дункан! Это чарующая, удивительная, магическая красота свободного танца, разве вы не видите? Попробуйте! Это нужно прочувствовать! – убеждала ее Ольга Борисовна, хлопая в ладоши и прохаживаясь по коридору шагом «полечка».