Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г. - [18]

. Третью и последнюю попытку привлечь общественность к управлению сделал уже сам Столыпин немедленно после роспуска Думы. Она тоже не удалась и уже не повторялась до 1917 года. О ней в следующей главе.

Глава IV Отношения Столыпина с либеральной общественностью

Эта последняя попытка сближения была особенно показательна. Со стороны власти переговоры вел Столыпин в апогее своего влияния и добрых намерений; он обратился (не как Витте в 1905 году) не к Бюро земских съездов, упоенному успехом «освободительной» тактики, а к тем людям либерального прошлого, которые казались свободны от революционных иллюзий, как будто сознали бесплодность кадетских «непримиримых» путей и опасность от союзников слева. Поэтому с ними власть, по-видимому, могла сговориться. Но и эта попытка кончилась неудачей. Интересно взвесить, на ком лежит за это больше ответственности.

Как только стало ясно, что роспуск Думы не вызвал той бурной реакции, которой все время грозили, Столыпин тотчас предпринял шаги для привлечения к сотрудничеству представителей общества. Он тогда разговаривал со многими, начиная с Шипова и кончая Гучковым. С наибольшей полнотой мы знаем о его переговорах с Шиповым и кн. Львовым; о них подробно и, как всегда, правдиво рассказал сам Шипов[25]. По ним можно догадываться о ходе других разговоров.

Самое начало их было характерно. Уже 12 июля Шипов был, по поручению Столыпина, вызван своими друзьями из Москвы в Петербург; но, узнав, зачем его вызвали, отказался поехать; он не простил Столыпину роспуска Думы. Этот отказ Столыпина не обескуражил; он прибегнул к хитрости. 15 июля, т. е. всего через неделю после роспуска Думы, он официально по службе пригласил его с кн. Львовым якобы для переговоров о продовольственной помощи населению при содействии шиповского детища «Общеземской организации». Шипов догадался, что это только предлог: но уклоняться было нельзя, и он приехал к нему с кн. Львовым. Столыпин перешел прямо к делу. Шипов так передает их разговор:

«Как только мы вошли в кабинет, П.А. Столыпин обратился ко мне со словами: «Вот, Д.Н., роспуск Думы состоялся; как теперь относитесь вы к этому факту?» Я ответил, что П. А-чу известно мое отношение к этому факту и что я остаюсь при своем убеждении. Такое начало не могло не отразиться неблагоприятно на настроении вопрошавшего и на предстоящих переговорах. После моей реплики П.А. Столыпин сказал: «Я обращаюсь к вам обоим с просьбой войти в состав образуемого мной кабинета и оказать ваше содействие осуществлению конституционных начал, возвещенных Манифестом 17 октября».

Он им раскрыл, как предполагал использовать междудумье для умиротворения общества:

«Для успокоения всех классов населения нужно в ближайшем же времени дать каждой общественной группе удовлетворение их насущных потребностей и тем привлечь их на сторону правительства. Делу поверят скорее и больше, чем словам».

Как на пример «насущных потребностей крупных общественных групп» он указывал, между прочим, и на еврейский вопрос; сюда же относилось и то, что было позднее проведено им по 87-й ст., т. е. крестьянский вопрос, вопрос о старообрядцах, о приказчиках и т. п.

Такова была тактическая программа Столыпина. Казалось, она могла бы быть базой для дальнейших переговоров. Можно было сокращать или увеличивать список неотложных законов, которые Столыпин хотел провести, вводить в них поправки и изменения и т. д. Но по рассказу Шипова, он с кн. Львовым «горячо возражали» против самого плана. Они стали доказывать, что никакие мероприятия, нуждающиеся в законодательной санкции, не могли быть осуществлены помимо законодательных учреждений; недоумевали, как правительство, после 17 октября, может предрешать помимо народного представительства, какие именно реформы должны быть проведены в жизнь и т. д.

Весь разговор, по рассказу Шипова, был «беспорядочный; происходил при большом возбуждении обеих сторон», которые «часто перебивали друг друга». Но они поняли, что в таком важном и ответственном вопросе ограничиться «беспорядочным разговором» было нельзя, и 17 июля, чтобы зафиксировать положение, ему написали письмо. Этот документ драгоценен для понимания их отношений. В нем, как передает сам Шипов, они выражали не свое личное мнение; говорили от имени своих политических друзей и единомышленников, то есть той разумной части либеральной общественности, которая была в меньшинстве и на Земском съезде, и в 1-й Государственной думе, и не шла за ее тогдашней тактикой. Можно было надеяться, что эта особенность их собственного политического прошлого отразится в письме и соглашение сделает возможным.

Ввиду важности письма я его приведу почти целиком:

«Милостивый Государь Петр Аркадьевич.

Помимо нашего желания, наша беседа с вами 15-го июля приняла направление, которое лишило нас возможности выяснить вам те условия, при наличности которых мы сочли бы себя вправе принять ваше предложение и сделать вам понятными причины нашего отрицательного к нему отношения.

О готовности жертвовать собой не может быть вопроса. При условии сознания и твердой веры, что мы можем принести пользу, мы готовы отдать все свои силы служению родине. Но мы полагаем, что намеченная вами политика постепенного приготовления общества к свободным реформам маленькими уступками сегодня, с тем чтобы завтра сделать большие, и постепенного убеждения его в благих намерениях правительства не принесет пользы и не внесет успокоения. Реформаторство правительства должно носить на себе печать смелости и ею импонировать обществу. Поэтому мы считаем единственно правильной политикой настоящего времени открытое выступление правительства навстречу свободе и социальным реформам, и всякая отсрочка в этом отношении представляется нам губительной… В этих целях, по нашему мнению, необходимо, чтобы в высочайшем рескрипте на имя председателя совета министров, при назначении в кабинет лиц из среды общественных деятелей, было возвещено, что мера эта имеет своею целью осуществление необходимого взаимодействия правительственных и общественных сил.