Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г. - [16]

Это еще раз показывает, как бы было полезно, если бы общественность и правительство работали вместе и дополняли друг друга. Взятые порознь, их идеологии страдали односторонностью и внутренним противоречием. Столыпин, желавший реформой крестьянского быта подвести опору для личного права, противоречил себе, когда был равнодушен к тому, что это начало личного права попиралось его же правительством. Но и общественность, поборница «прав человека», также забывала эти права в своем желании подчиняться «воле народа». Оставаясь собой, она должна была бы ни мириться с общинною собственностью, которой для себя не признавала бы, ни проповедовать принудительное отчуждение земли у одних только помещиков. Защищая права помещиков против аграрной демагогии, Столыпин защищал не их интересы, а «права человека» против «государства», т. е. основные начала «либерализма». И не случайно, что дорогая Столыпину реформа крестьянского быта чуть не была провалена именно в Государственном совете, этом последнем оплоте «реакции».

После этого отступления я возвращаюсь к законодательной деятельности междудумья. Для более полного понимания того, к чему стремился Столыпин, полезно иметь в виду и те законы, которые изготовлялись, но не увидели света. Об одном из них мы узнали из воспоминаний Коковцева[22]. Он относится к тому же кипучему декабрю 1906 года. Столыпин проектировал тогда реформу губернского управления. Представив этот свой проект кабинету, он предварил, что дорожит им не меньше, чем крестьянскими законами. Но вот что было характерно в этой реформе. В ней находилась ст. 20, из-за которой возник конфликт между ним и Коковцевым. Статья предлагала, чтобы, если на утвержденные земством расходы земских средств не хватало, то, по одобрении этих расходов губернатором, губернским советом и центральным советом по делам местного хозяйства эти расходы брались на счет казны и автоматически вносились в бюджет. Коковцев восстал против этого, видя в этом не только умаление Министерства финансов, которое не имело бы голоса при разрешении этих расходов, но и начало бюджетной анархии. С точки зрения чисто бюджетной он, вероятно, был прав; Столыпин в конце концов ему уступил, и проект был оставлен. Но в нем были две интересные черты. Во-первых, он был шагом к «децентрализации», которая избавила бы законодательные учреждения от «вермишели», от многообразных «оранжерей и прачечных города Юрьева». Многие такие вопросы относились гораздо больше к компетенции земств и местных властей, и было полезно Думу от них разгрузить. Во-вторых, проект вел к усилению значения «земств» в общей государственной жизни. Он резко отличался от преданий эпохи, когда Витте боролся против распространения земских учреждений, доказывая несовместимость их с Самодержавием, или проводил закон о «предельности земского обложения». Проект Столыпина усиливал роль земства в общегосударственной жизни, характерно связывал расцвет земского самоуправления с введением нового конституционного строя. Это была реформа структуры, самого фундамента государственного здания. Проект заслуживал сочувствия и произвел бы хорошее впечатление. Из-за ведомственных трений Столыпину, несмотря на усилия, провести его не удалось. Но этот проект, равно как и крестьянские законы Столыпина, дают ключ к пониманию его идеала.

Из общего духа заготовленных в то время законов видно, что они, по своему направлению, соответствовали поставленной цели, т. е. преобразованию Самодержавной России в конституционную Монархию. Конкретные недостатки их могли быть путем «поправок» исправлены. Во всяком случае, они годились как база для совместной работы. Задача, которую себе ставил Столыпин, была, таким образом, выполнена.

Эти законы должны были пройти через Думу. Нужно было в ней встретить готовность работать вместе с правительством. Состав и настроение новой Думы становились благодаря этому на первое место; от результатов выборов зависело все ближайшее будущее.

Главной причиной отсрочки созыва Думы на ненормально долгое время, т. е. на восемь месяцев, и было желание использовать это время для примирения населения с властью. Этой цели должно было служить проведение ряда таких законодательных мер, по 87-й ст., которые бы удовлетворили «желаниям населения».

О существе этих законов я буду подробнее говорить при обозрении деятельности Думы. Большинство их, за исключением 3, 4 (вроде военно-полевых судов), могли бы соответствовать этой цели. Их было так много, что они подали повод к упреку, что правительство злоупотребляет этой статьей, требовавшей наличия и «чрезвычайных обстоятельств» и «неотложности». Я не повторю такого упрека; подобная предвыборная «агитация» лучше приемов несбыточных «обещаний», которые обыкновенно на выборах делаются. К тому же мы убедились теперь на примере всех стран, что обыкновенный законодательный порядок обсуждения в представительных учреждениях не приспособлен к переломным эпохам, к «обновлению жизни». В разных формах и видах демократии принуждены прибегать тогда к исключительным полномочиям; наша 87-я ст. была одной из таких же процедур. Принципиальное ее осуждение является поэтому доктринерством, противоречащим требованиям жизни. Но все-таки должно признать, что если эти законы такую цель себе ставили, то они ее не достигли и что расчеты на это Столыпина лишний раз показывали непонимание им людской психологии.