Всю жизнь с морем - [39]

К восьми часам вечера все было закончено, баржу подожгли и катер на длинном буксире вывел ее в море. Горела она всю ночь.

Нас четверых временно изолировали. Никто на судне не заболел.

11 мая портовые власти сняли карантин с «Кишинева». Мы приняли полный груз соли и вышли во Владивосток. Я долго еще не мог смириться с гибелью Алекса Лацита. Он плавал со мной рулевым на «Вологде», я знал Алекса хорошо и очень любил, поэтому его смерть была моим большим личным горем.

26 мая 1921 года во Владивостоке захватило власть так называемое Приамурское правительство, во главе которого стояли купцы братья Меркуловы. В городе и Южном Приморье начались репрессии и террор против общественных прогрессивных организаций. Правление Доброфлота во главе с Лухмановым было распущено.

Эта антинародная власть опиралась фактически на японских интервентов и на два капелевских полка — Ижевский и Боткинский. В августе в город вошли белогвардейские отряды атамана Бочкарева и генерала Полякова. Эти отряды состояли из самых отъявленных головорезов и бандитов, прославившихся в Хабаровском и Приморском краях жестокостью, грабежами и насилиями. В городе сразу же начался настоящий разбой. «Правители» были бессильны справиться с этим озверевшим сбродом и приняли решение отправить их на Охотское побережье и Камчатку.

К нашему несчастью, в конце сентября мы прибыли во Владивосток из очередного рейса с Камчатки. Нам было приказано принять на борт банду Бочкарева. Пароход «Кишинев» должно было сопровождать посыльное судно «Свирь», укомплектованное военным экипажем. На «Свири» со своим штабом находился генерал Поляков.

Во время подготовки к рейсу я обнаружил у себя в каюте на столе письмо со штампом подпольного городского комитета РКП (б). В нем экипажу «Кишинева» предлагалось уйти с судна и ни при каких условиях не перевозить отряды Бочкарева и Полякова. Письмо было написано от руки, подпись неразборчива.

Я пригласил к себе Плехова, показал письмо и попросил связаться с подпольным комитетом, выяснить действительное положение. Впрочем, я почти не сомневался, что это фальшивка и цель ее — избавиться от экипажа «Кишинева», захватить судно. Я просил Плехова никому об этом не говорить, даже капитану, чтобы не вызывать излишних волнений.

Часа через два с берега вернулся Плехов и сообщил мне, что письмо фальшивое, а подпольный комитет, наоборот, настаивает на том, чтобы весь экипаж оставался на своих местах, несмотря ни на какие эксцессы со стороны банд Бочкарева и Полякова.

Атамана Бочкарева моряки на Дальнем Востоке знали. Знали его и мы с Гросбергом. В 1912 году, когда я был на третьем курсе мореходки, к нам поступил мордастый парень, лет двадцати, по фамилии Озеров, это и был будущий атаман Бочкарев. Учился он плохо, наука давалась ему с трудом. Училища Озеров не закончил и в начале первой мировой войны ушел в армию, а затем, когда началась революция, оказался в рядах белогвардейцев.

После подавления революционного движения в Приморском крае, Озеров, принявший фамилию своей матери, стал правой рукой кровавого атамана Калмыкова. После его гибели Бочкарев стал во главе банды, состоявшей в основном из приамурских казаков, кулаков и уголовников…

Перед посадкой отряда на судно Бочкарев явился со своими приближенными к Гросбергу с заверениями, что из уважения к нему он не допустит никакого произвола во время плавания. В октябре отряд, насчитывающий несколько сот человек, был размещен на «Кишиневе», и мы вышли на Охотск, где отряд должен был высадиться и составить гарнизон этого города.

Как только отдали швартовы и судно отвалило от пристани, пьяные казаки начали петь песни, чередуя разухабистые куплеты анархистов с «Боже, царя храни». К счастью, в море было свежо и воинство Бочкарева скоро укачалось, лежало пластом или отдавало дань морю.

Наконец, подошли к Охотску и приступили к высадке отряда на берег. Перед этим «Свирь» обстреляла этот маленький городок. Находившийся там небольшой отряд Красной гвардии вынужден был уйти в тайгу. Казаков высадили. Сам же Бочкарев с небольшой группой приближенных, женой и ребенком направился в Наяхан, где была мощная радиостанция. Из Наяхана «Кишинев» пошел в Петропавловск-на-Камчатке, куда надо было доставить так называемого «губернатора» Бирича с семьей и небольшой группой его чиновников.

В Петропавловск мы прибыли уже поздней осенью, в ноябре. В порту стояла «Свирь». Вскоре нам стало известно об очередном зверстве банды Полякова. На пути из Охотска в Петропавловск «Свирь» заходила в небольшой поселок в устье реки Иня, к востоку от Охотска. Там поляковцы арестовали людей, преданных Советской власти. В море пьяные, озверелые белогвардейцы учинили дикую расправу над арестованными и выбросили их тела за борт.

В Петропавловском порту на «Свири» продолжались пьяные оргии. «Кишинев» стоял по корме «Свири», и мы могли наблюдать, что творилось на этом, ставшем пиратским, корабле.

Закончив выгрузку, мы начали готовиться к выходу в море. Никакого попутного груза не было. За сутки до отхода, поздно вечером, ко мне в каюту явился молодой морской офицер с серебряными погонами на кителе (такие погоны в царском флоте носили артиллеристы, минеры, механики в отличие от строевых офицеров, у которых они были золотые). Офицер сказал, что служит на «Свири» и имеет ко мне, как к старпому, конфиденциальный разговор. При этом он предупредил, что если то, что он мне скажет, дойдет до Полякова или до капитана «Свири» Салатко-Петрище, то его немедленно расстреляют. Получив мои заверения, офицер сообщил мне, что на «Свири» готовятся к выходу в море для захвата «Кишинева», после чего предполагается уничтожить весь «красный» экипаж судна. Помолчав немного, офицер продолжал: