Всячинки - [7]

* * *

Мне не работается, не читается, не гуляется, не спится, не любится, с ребенком не играется, не смеется, не плачется, не естся, не пьется, в море не плавается, вообще ничего мне не делается, а что мне сделается, в самом деле, так вот я думаю, либо кризис, либо гемоглобин упал, но лучше пусть кризис, я тогда позвоню кому-нибудь из домашних психотерапевтов, хотя это тоже не однозначно, мои домашние психотерапевты совершенно не в рабочем состоянии, один лежит в Склифосовского, другой вот-вот родит мне племянника, я его вчера оставила на балконе в гамаке с отрешенным лицом совершенно, третий вообще не знаю где, мне всегда казалось, что у меня их слишком много, а как хватишься, так понимаешь, что ну его на фиг, кризис, пусть лучше гемоглобин, гемоглобин я себе сама проверить могу, да, наверное, железа не хватает, нельзя, наверное, из меня гвозди бы делать, то есть можно, но в мире явно найдутся и покрепче гвозди, нет, все-таки гемоглобин — это несерьезно, не то что кризис, это же можно говорить «понимаешь, у меня кризис», и в глаза глядеть со значением, а можно и без значения, потому что когда говоришь «у меня кризис, понимаешь», значение подразумевается, вообще, кризис предполагает высокую душевную организацию, вы когда-нибудь видели дебила, у которого кризис? я — да, но не об этом речь, речь о том, что мне как-то плохо, хотя, видимо, все-таки не так плохо, как моим психотерапевтам, особенно тому, который в Склифосовского, и, главное, в чем дело непонятно, то ли на работе целый месяц ничего не двигается, а это кого хочешь из себя выведет, то ли это я на днях так неудачно сьездила в детскую гематоонкологию, кровь надо было сдать для знакомой девочки, а там мама молодая смотрит глазами, смеется и говорит, что это все ошибка, потому что быть такого не может никогда и ни за что, и я тоже думаю, что ошибка, не может, потому что, быть такого, чтобы это не ошибка, просто у меня, наверное, кризис, я, наверное, сейчас забью вообще на все и сказку пойду дописывать, хотя сказка тоже не пишется, вроде, буквы обычные, а в такие корявые слова складываются, что я и не знала вовсе, что такие бывают, но все равно, от кризиса, предположим, сказка не поможет, а вот гемоглобин точно поднимет, так, что хоть каждый день кровь сдавай, надо ведь как-то откупаться, понимаете, ну вот возьмите у меня половину всей моей чудесной крови с невероятно высоким гемоглобином, и если еще чего надо, так вы мне только скажите, только чтобы мне никогда не стоять с такими глазами, и не говорить так доверительно, что, мол, ошибка это, врачи ведь тоже люди, тоже могут ошибаться, но согласитесь, это черт знает что такое…

Новости

Я тут вчера не убереглась — посмотрела новости. Ну, мне-то нет до этого никакого дела, я вообще давно прославилась своей социопатией и солипсизмом, так что, слава богу, не нервничаю. В конце концов, где Россия, а где я? Далеко очень. Но для меня вообще-то и Иерусалим далеко, с моими-то представлениями о пространстве. Я если взрыв не слышу — так мне уже до него нет никакого дела. Боюсь? Нет, ни фига не боюсь, я гораздо больше боюсь того мудака, который меня сегодня подрезал, хотя бы потому, что живого террориста я никогда в жизни не видела, а этот мудак с удручающей регулярностью меня подрезает 3–4 раза в день. Я совершенно не боюсь, но у меня почему-то дрожат руки. То есть, я понимаю, почему — когда я вижу кровь, у меня в моей собственной крови резко повышается уровень адреналина, и не только у меня, это я вам как биолог говорю. А на адреналин здоровый организм реагирует двумя способами — он либо дерется, либо убегает, это я вам продолжаю говорить как биолог. Ну то есть, я когда вижу детские трупы, так мне инстинктивно хочется либо собственного детеныша схватить за шкирку и очень быстро побежать, либо задвинуть его лапой за спину и вцепиться в подходящее горло, если это горло имело неосторожность подойти достаточно близко. Одно из двух, по ситуации. Но бежать как-то некуда, потому что с вектором сложно определиться, и вообще, такое впечатление, что самое спокойное место как раз вокруг меня (если забыть, конечно, о мудаке, который меня подрезает по 3–4 раза в день), потому что когда я оглядываюсь вокруг — все тихо, а когда я включаю телевизор, любой канал, на любом языке, так там очень даже громко, так мне как-то кажется, что глупо в такой ситуации бежать, я же могу куда-нибудь не туда прибежать… И ни одного вражеского горла в пределах досягаемости я еще ни разу в жизни не видела (опять-таки, не считая того мудака). Так что пока адреналин на месте, никуда не девается, а это очень вредно для здоровья, я уже если начинаю говорить как биолог, то мне очень трудно бывает остановиться, тем более, что у меня же в крови адреналин, мне бы его выдавить куда-нибудь по капле, так я вот пишу слова, потому что из всех искусств важнейшим для нас является искусство сублимации, но адреналин плохо сублимируется, это же вам не тестостерон какой-нибудь, когда говорит адреналин, тестостерон молчит, а если адреналин долго никуда не девается, то от этого бывает инфаркт, а он долго никуда не девается, ну если, конечно, не выйти как-нибудь из машины и не уебать этого мудака монтировкой, тогда, конечно, полегче станет. Но мы же цивилизованные люди, а цивилизованные люди не дерутся, цивилизованные люди не берут детей в заложники (это вчера так по телевизору сказали, честное слово, надо полагать, что цивилизованные люди берут в заложники только взрослых). Так я не знаю, что мне делать. Я волнуюсь о своем здоровье, цивилизованные люди всегда волнуются о своем здоровье. Мне надо как-нибудь адреналин израсходовать, ну я не знаю, может мне попрыгать около компьютера минутку? Молча? Чисто для профилактики инфаркта? Потому что другие соображения меня, как я уже сказала, не волнуют. И слава богу. А то мне, как честному человеку, пришлось бы очень серьезно задуматься, а я этого не люблю. И еще, мне, как честному человеку, пришлось бы констатировать, что я со стрессом справляюсь, как сказали бы мои психотерапевты, если бы я их об этом спросила, с помощью десенсибилизации, они у меня шибко умные, это на самом деле значит, что я привыкаю. Что 5 погибших во время взрыва, ну, скажем, в Тель-Авиве, о господи, ну да, мне грустно, но нет уже у меня эмоциональной реакции, жалко людей, так же, как если бы они погибли в автокатастрофе. А вот 400 детей — это да, тут у меня есть эмоциональная реакция, да еще какая, и мне уже просто интересно, а что будет через 5 лет, когда я уже и к этому привыкну? Террористам же придется масштабы увеличивать, это же как в кино, спецэффекты не стоят на месте, а это для меня кино, я зритель. И как честный зритель, я бы хотела встать и уйти, но только я не знаю, как. Что именно мне сделать, чтобы не платить за свой билет? Вообще, слава богу, что я не честный человек, а то мне, наверное, пришлось бы пересесть на велосипед, я бы не смогла, наверное, заправлять машину бензином, зная, что его делают из этой ебаной нефти, что-то мне подсказывает, что национальная войня — хуйня, главное — маневры, хотя честное слово, если бы меня спросили, так я бы предпочла живого врага на расстоянии вытянутой руки, это, конечно, очень страшно, но хотя бы понятно, что делать. Но меня никто не спрашивает, а жаль, потому что мне совершенно непонятно, что делать. Нет, ну можно, конечно, нарисовать врага на фанерке, и мочить его бейсбольной битой, это очень эффективно (для профилактики инфаркта), но в таком случае у меня небольшая просьба, если это никого не затруднит, пририсуйте ему, пожалуйста, лицо того мудака, который подрезает меня 3–4 раза в день…