Всяческие истории, или черт знает что - [55]

«Так это семейное проклятие? — спросил я. — Врожденный порок?» «Так и есть, — сказала трактирщица, — хоть в подобных масштабах еще ни у кого не встречался. Отец-то его еще куда ни шло, беднякам дрова давал и лес на постройку жилища, а то и новую сбрую помогал справить. Да а еще говорят, — правда то или нет, не знаю, — что каждый год приказывал он пошить дюжину новых рубах и повесить в кладовую. Там они и хранились, и ни разуто он их не надевал. Господь посылал молей и тараканов, даже мышей, чтобы предупредить его и наставить на путь истинный. Они пожирали сбрую и рубахи, но знаков Господних он не понимал, ни о чем подобном и слышать не желал; у него были уши, но он не слышал, был разум, а разумения не было. Но Ханс этот и того хуже, ему уже ничего не шьют, ничего-то ему не нужно, никому-то он не дает заработать — ни скорняку, ни портнихе. Всю одежду он снашивает, а если появляются дыры, сам же их и латает. Да, так и есть: протрется у него рубаха, так он отрезает снизу, сколько надо. Он уж и пару тиковых штанов на заплаты для рубах извел, когда сами эти штаны уже было не починить».

«А жена?» — спросил я. «Некоторые говорят, — отвечала трактирщица, — что она ничем не лучше мужа и тоже никому ничего не подает. А если и другого она нрава, то уж точно, думаю, виду не кажет, и имеет на то причины». «Какие же? Что такое?» — спросил я. «Может быть, принести еще бутылочку?» — спросила трактирщица. «Нам уже пора», — заметил я. «Да чего уж, возьмите еще одну! — сказала она. — А у меня как раз будет время рассказать вам про жену Ханса». Кто смог бы устоять от такого предложения! Явилась бутылка, трактирщица подсела к нам и начала рассказ.

«Я еще молодая была, замуж хотела, само собой! Да все хотели, и сейчас ничего не поменялось, дело понятное! И уж не трактирщицей я хотела быть, а богатой крестьянкой. Крестьянка-то к бутылке не прикладывается, да и паштетов не ест, да и денег у нее через руки проходит меньше, зато и не потешаются над ней, знай себе приказывает да талеры в шкафу рассматривает, а не пачкает пальцы мелочью. Так и Лиза хотела. Миловидная она была девушка, покладистая, отец у нее был добрый крестьянин, десять тысяч гульденов у него состояние было, а Лиза — единственный ребенок. Цену она себе знала: хотела замуж выйти да зажиточной крестьянкой стать, такой, что встанет в дверях, руки в боки, и уж ни одна кошка вместе с ней не пролезет.

Ханс жил неподалеку; дворов у его отца было два, а промеж них как раз Лизиного отца двор. Ханс с молодости странноватый был, а уж в любовных делах и вовсе не мастак. Никогда не волочился за девушками, но вот Лиза, которая случайно попалась на глаза, очень ему полюбилась, и выкинуть ее из головы он не мог. Работящая она, думал он, при этом не задается, хоть и не богачка, но далеко и не нищенка. А скоро и Лиза заметила, что Хансу она по сердцу, и уж не давала ему проходу, ну, дело понятное! Ханс в свое время парень был видный, да и посильнее прочих. Все девушки по нему вздыхали. Была у него сестра, и поговаривают, ей-то все и причиталось. У отца его два двора было, один почитай что самый красивый во всей стране, а уж сколько он денег в рост давал, никто и не знает.

Породниться с ними мечтали все честные девушки, о замужестве помышлявшие, ну, это дело понятное! Тем более, в таком-то богатом доме: тут тебе и сундуки с бочонками, подвалы да погреба, мясо круглый год, молока вдоволь, кони в стойле, кой-чего и беднякам перепадает, а сплетницы стряпню нахваливают — у этих всегда есть время выпить кофейку где-нибудь в каморке. Да и яиц на блины более чем достаточно, а если придешь куда, за спиной так и шепчутся: “Смотри-ка, вон та крестьянка явно из зажиточных, да и сама она, должно быть, женщина достойная и именитая”. Вот это почет, о таком каждая, кто с пониманием, только и мечтает, дело понятное!

Хансу по душе пришлось, когда он увидел, что с Лизой можно избежать всяких околичностей и на ухаживания времени не тратить, а сразу перейти к делу. Так он и сказал, едва познакомившись с Лизой и ее родителями, — об отказе и не думал. Никогда прежде ему не отказывали, да и повода не было — одного они были положения. Но дьявол свидетель, как же переполошилась Хансова родня, узнав, что он хочет взять в жены простолюдинку из соседнего переулка, десять-то тысяч гульденов на дороге не валяются, да и что же это будет, если и в преисподнюю будут являться за подаянием. Ссора у них тогда вышла большая, все переругались. Но что задумал Ханс, того уже было не выбить, не случайно называли его за глаза упрямцем. Заявил он родителям, что видит теперь, насколько им дорог, коль они сразу же, стоило ему попытаться устроить свою жизнь, встали у него на пути и отравляют существование. У них-то добра навалом, до конца жизни хватит, а если ему суждено потерпеть неудачу, так это его личное дело. Они же уступать не хотели, сокрушались, что же с ним будет, когда настанет час выплачивать сестре ее часть наследства, да они же просто в гробу перевернутся, коли придется ему покинуть родной дом. Со всех сторон призвали они родственников уговорить Ханса, расписать ему все ужасы предстоящей женитьбы, но все напрасно. У Ханса своя голова была на плечах, и если уж в детстве хребет ему переломить не удалось, то уж теперь и подавно. Да и Лиза за Ханса держалась, понятное дело! Решила она во всем себе отказывать и не чураться никакой работы, и пообещала вернуть все, что может потерять при замужестве. Хозяйственная девушка при таком раскладе тут же сделала бы тысячу гульденов, а уж богачка, которая ничего в таких делах не смыслит, а все только чванится да нос задирает, столько же бы потеряла. Женись Ханс на богачке, пришлось бы и ему напрячься, но Лиза хотела угодить мужу и думала только о том, чтобы не растерял он к ней уважения, потому как в сравнении с ним была она, конечно, беднее церковной мыши. Так она говорила. Ну я-то своими ушами этого не слышала, дело понятное!