Вся правда и ложь обо мне - [26]

Изо всех сил стараюсь взять себя в руки. Родители смотрят на меня, я точно знаю; мне хочется во всем сознаться им, но я не могу: не объяснять же им, что я одержима демоном. Да и вообще, они-то так и не объяснили мне, что я здесь делаю. Папа прав: я никогда не любила обнимашки-поцелуйчики, хотя мы с ним всегда понимали друг друга. Стену вокруг себя я возвела, чтобы защитить родителей, а они только укрепили ее: привезли меня сюда тайком и продолжают отмалчиваться.

С меня все началось, а они сделали только хуже. Ненавижу себя, и мне, наверное, будет проще ненавидеть заодно и родителей.

Передо мной сидят двое мужчин с татушками: улыбаются друг другу, указывают пальцами в окно, смеются шуткам, понятным только им двоим, и мне нестерпимо хочется спросить, нельзя ли мне вместе с ними дойти до вершины горы. Но на кой им стремная девчонка-иностранка, увязавшаяся следом, да еще с лиловыми волосами, незагорелыми ногами и зареванным лицом, которая всего несколько часов назад не знала даже, что в Бразилии говорят по-португальски.

Незнакомец с «Венесуэлой» снова хлопает меня по плечу, я отдаю ему пачку, но он жестом дает понять, чтобы я оставила ее себе. И говорит что-то, чего я не понимаю, а когда видит, что я не поняла, добавляет по-английски: «Сочувствую, что тебе грустно».

Кое-как изображаю улыбку и киваю. Таких добрых слов мне еще никогда не говорили.

Лес расступается, и вдруг передо мной оказывается самая головокружительная панорама во всем мире. Море сверкает на солнце. Из воды торчат небольшие горы, видны пляжи, здания вдоль них, крошечные автомобильчики. Смотрю, смотрю, смотрю во все глаза. И дышу. Смотрю, и дышу, и хочу, чтобы поезд не останавливался, но он все-таки тормозит.

Выйдя из поезда, родители останавливаются возле меня, и мне хочется найти правильные слова. Хочется извиниться, но слова застревают в горле, и снова становится трудно дышать. Вместо того чтобы заговорить, я направляюсь вслед за остальными пассажирами, и родители шагают по обе стороны от меня.

– Элла, – начинает папа. Хорошо, что заговорил он, а не мама. – Послушай. Я понимаю, это очень раздражает. Но есть кое-что, чего мы пока не можем тебе рассказать. Ничего ужасного. Пожалуйста, доверься нам. Ты не больна.

Я не отвечаю, потому что не верю ему, а еще – не знаю, что сказать. Неловко обнимаю их обоих по очереди и отхожу.

Над нами возвышается гигантская статуя Иисуса. У его подножия собирается целая толпа людей с разведенными в стороны, как у него, руками, в то время как друзья фотографируют их лежа, с земли. Я прикидываю, что под таким углом снимки получаются забавными. Вообще-то и мне хочется попробовать – просто чтобы быть нормальной. Но я, конечно, не могу, ведь только у меня одной на этой горе нет мобильника. Какой-то малыш лет трех сидит на земле, играя на своем телефоне. Значит, в буквальном смысле только у одной меня нет маленькой машинки, обеспечивающей связь с миром, с друзьями, с любимыми вещами и с жизнью. И я даже не знаю, почему ее у меня нет. Я вообще ничего не знаю.

Бэлла наговорила маме и папе ужасных вещей. Это все-таки произошло. Вот и все: они встретились с ней, хоть и не поняли этого. Хочется извиниться, приласкаться, поблагодарить за то, что они привезли меня в лучшее место в мире и устроили мне потрясающую поездку. Но я не могу: не знаю как.

В сувенирных киосках и с прилавков продают всякую всячину с Христом-Искупителем, я хочу купить магнит на холодильник в напоминание об этой поездке, которая пройдет замечательно, потому что больше ничего ужасного я не сделаю, – вот только не знаю, сколько дней пройдет, прежде чем мы вернемся обратно в нашу кухню. И будет ли наша жизнь когда-нибудь снова обычной. Какой-то взвинченный с виду парень в фартуке и бейсболке с Иисусом чуть не налетает на меня, спеша в кафе, а мама, возникнув как из-под земли, оттаскивает меня с дороги за руку. Я вырываюсь, хотя на самом деле мне хочется разреветься в ее объятиях.

Хочу бейсболку. Хочу фартук. Хочу всякие-разные вещи, на которых есть изображение этого места, чтобы было за что уцепиться памятью. Смотрю на Иисуса. Хорошо бы он на самом деле искупил меня. Не свожу с него глаз. Его руки вытянуты в стороны. На одежде красивые складки. Мне нравится, как задрапирована его одежда.

Стать хорошей мне просто необходимо. Я ведь как-то справляюсь в школе каждый день. И могу похвалить драпировки Иисуса, а для родной матери у меня не находится ни единого доброго слова.

Я попытаюсь.

– Прости, – говорю я. Мой голос едва слышен. – Мама, прости, я ужасно вела себя в поезде. Пожалуйста, прости.

Она кладет руку мне на плечи и пытается притянуть к себе, чтобы как следует обнять. И я разрешаю, ведь она же моя мама.

5 33 дня

Я иду завтракать, старательно наряженная во все новое, с волосами, уложенными феном, и с умеренным макияжем, который, как я надеюсь, выглядит «естественно». Обвожу зал ресторана внимательным взглядом, сердце трепещет, каждая частица меня жаждет увидеть известно кого и вместе с тем боится, что, если я его все-таки увижу, волшебство вмиг улетучится. Представляю себе, как смотрю на него и вижу самую обычную, ничем не примечательную посредственность. Представляю, как он скользит по мне скучающим взглядом и отворачивается. Вчера все получилось так чудесно, что это просто не может быть правдой.