Вся наша жизнь - [4]

совсем другое?

— Не понимаю.

— Я тоже, — он рассмеялся мелким истеричным смехом. Наверное, хватил лишку. Эти древние вина такие крепкие, что сам не разберешь, когда переходишь допустимые пределы. — Представьте, я — тоже. Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят с ума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?

— Кажется, вы представляете себе это чересчур живо, — холодно заметил я.

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, — кивнул он. — Завтра свидимся.

Я не ответил. Может же человек двумя-тремя фразами испортить все настроение!

Прежде, чем лечь, я немного почитал, чтобы успокоиться. Разговор с журналистом встревожил меня, и прежде всего — из-за того, что он сказал в конце. О том, что можно сойти с ума, если вжиться в повествование. Я, разумеется, тоже слышал об этом, но не верил. А сегодня, кажется поверил.

Не слишком утешительно, если учесть, что завтра я буду внимать.

В номере было душно, непривычно тихо и светло от бледных лучей луны, проникавших сюда через маленькое окошко. Книга отвлекла меня от глупых мыслей, я выключил свет и лег на кровать, укутавшись в одеяла. Покрутился с боку на бок, раскрылся, но духота все равно не давала заснуть.

Шлепая босыми ногами по стылым камням пола, я добрался до окна-бойницы и снял заглушку. При этом зацепил какой-то камешек, невесть откуда появившийся на подоконнике — камешек упал наружу, и я невольно прислушался, ожидая стука. Прозвучал он, этот стук, позже, чем должен был бы по моим представлениям. Значительно позже. Я оставил окно открытым и снова забрался под одеяла.

Очень скоро мне пришлось пожалеть о своем поступке, так как в комнату вместе со свежим ночным воздухом проник протяжный мощный звук — это в ущелье выл ветер. Мрачная песнь, словно погребальный гимн, дрожала и переливалась, то затихая, то становясь невыносимо громкой. Некоторое время я завороженно вслушивался в эти звуки; мне казалось, что я различаю слова древней ашэдгунской речи: Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом.

За далекие звезды мертвых уносит огонь. В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом, не замечая, как жжет их пламя побед и погонь. Мертвых уносит огонь…

Потом все пропало — я заснул.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Утром вставать не хотелось, но в дверь стучали настойчиво и громко. Я выбрался из-под пласта одеял, проворчал: Сейчас! , и стал одеваться. За ночь комната остыла окончательно, так что делал я это максимально быстро, в результате чего только запутался в штанинах и чуть было не одел рубашку навыворот.

Проклиная собственную невнимательность, я наконец справился с одеждой и открыл дверь. Молодой слуга, — тот самый, что водил меня вчера по башне, — с легким поклоном сообщил, что до повествования осталось чуть больше часа и все давным-давно завтракают в Большом зале.

И правда, когда я пришел туда, гости уже расправлялись со сладким. Я рухнул на свободный стул и принялся наверстывать упущенное. Одновременно искал взглядом свою вчерашнюю собеседницу. Она сидела на другом конце стола, рядом с журналистом, и о чем-то говорила с ним. Потом Карна перехватила мой взгляд и приветливо кивнула, но все равно продолжала слушать этого писаку.

Мугид, как и в прошлый раз, сидел во главе стола. Старик подождал, пока все позавтракают, а потом попросил нас следовать за ним.

Разбившись на группки и негромко переговариваясь, мы вышли из Большого зала и спустились на первый этаж. Здесь старик отпер одну из дверей и знаком пригласил входить.

Там была небольшая комнатка, с мягкими удобными креслами, неярким светом и стенами, обитыми темным деревом. Кресла стояли полукругом, в центре же возвышалось еще одно, разительно отличавшееся от остальных. Это был скорее трон, с необычайно высокой спинкой и жестким сидением. Его вырезали из цельного куска какого-то незнакомого мне камня; без обязательных вычурностей, трон имел тем не менее свою особую притягательность и красоту, красоту мертвого камня.

Старик велел нам рассаживаться по креслам, а сам подошел и устроился на троне, расслабленно возложив обе руки на широкие ровные подлокотники.

Мое место оказалось между Карной и молодым журналистом. Тот посмотрел на меня и подмигнул, словно намекая на что-то, ведомое только нам двоим. Я презрительно посмотрел на него и отвернулся к центру комнаты, сосредоточив все внимание на повествователе.

— Господа, — проговорил старик ровным негромким голосом, обводя нас спокойным взором. — Настала пора заняться тем, ради чего мы здесь собрались. Вынужден предупредить вас о том, что история ущелья изобилует довольно мрачными сценами. Именно поэтому мы установили для туристов возрастной ценз, и поэтому же я настоятельно прошу вас: если кто-то почувствует, что ему становится все тяжелее внимать мне, не стесняться и сказать об этом. Я надеюсь на ваше благоразумие, господа.

Итак, если нету возражений, начнем.

Интересно, на что это похоже…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ

Похоже, мне суждено умереть не от вражеской стрелы и даже не от яда завистника-отравителя. Меня убьет скука.

Талигхилл, наследный принц Ашэдгуна, покачал головой, словно не веря самому себе. Эта проклятая жара вкупе с ничегонеделаньем довели его до немыслимого: сегодня Талигхилл сорвал свое раздражение на Домабе.