Вся Ле Гуин. Легенды Западного побережья - [22]

– Все хорошо, дорогой, – сказал он, когда я стал наконец успокаиваться. – Все будет хорошо. Но это действительно очень нелегко – привыкать к своему дару. Иди-ка, умойся.

И больше мы с ним о моем даре не говорили – во всяком случае, некоторое время.

Глава 6

После этого в течение нескольких дней мы специально ездили с Аллоком в те места. Мы чинили, а кое-где и перекладывали каменную изгородь вдоль наших юго-западных пастбищ, ясно давая пастухам по ту сторону границы понять, что в этой изгороди нам знаком каждый камень, и мы сразу заметим, если они хоть один расшатают или вынут. И на третий или четвертый день мы увидели, что к нам по длинному пологому склону холма направляется группа всадников. Они ехали прямиком через те пастбища, что некогда принадлежали роду Корде, а теперь стали собственностью Драмманта. Овцы с громким блеянием разбегались в разные стороны, ибо всадники мчались с приличной скоростью, и скорость эта все увеличивалась, ведь участок земли там был почти ровным. День стоял облачный, туманный, и мы насквозь промокли от мелкого дождя, сеявшегося с неба, и все перепачкались, таская мокрые грязные камни.

– Ох, клянусь Священным Камнем, это же сам старый змей! – пробормотал Аллок. Но мой отец так на него глянул, что он сразу примолк, а отец, повернувшись к подъехавшим всадникам, сказал громко и спокойно:

– Доброго дня тебе, брантор Огге.

Мы с восторгом смотрели на драммантских коней. То были поистине прекрасные животные. Брантор ехал на великолепной медового цвета кобыле, которая, впрочем, выглядела слишком изящной и хрупкой для его массивной фигуры. Огге Драму было лет шестьдесят, но он был еще могуч: грудь, как бочка, бычья шея. На нем были черный килт и куртка горца, но и то, и другое из тонкой тканой шерсти, а не из фетра, и на коне уздечка была серебряная. Его голые голени бугрились мускулами. Я в основном видел именно его здоровенные голые ножищи, а лицо – лишь мельком, потому что в глаза ему смотреть не решался. Сколько себя помню, я слышал о бранторе Огге только плохое. Да и сейчас это стремительное приближение его вооруженного отряда – Огге лишь у самой ограды натянул вожжи – тоже радостных надежд не сулило.

– Чинишь ограду, Каспро? – спросил он густым, но неожиданно добродушным басом. – Хорошее дело. У меня есть несколько человек, отлично владеющих искусством сухой кладки. Я пришлю их тебе, пусть помогут.

– Мы сегодня как раз все заканчиваем, – сказал Канок, – но все равно спасибо за предложение.

– А я все-таки их пришлю. У ограды ведь две стороны, верно?

– Что ж, пусть работают, – любезно согласился мой отец, но лицо у него было при этом тверже камня, который он держал в руках.

– Один из этих парнишек ведь твой, верно? – сказал Огге, разглядывая Аллока и меня. Оскорбление было хорошо замаскировано. Он наверняка знал, что сын Канока – еще мальчишка, а не двадцатилетний молодой человек. Ему просто хотелось намекнуть, что он не в силах отличить сына брантора от простого серфа. Во всяком случае, мы трое восприняли это именно так.

– Мой, – ответил отец, не называя меня и явно не собираясь меня ему представлять. Он на меня даже не взглянул, и Огге, сменив тему, сказал:

– Теперь, когда наши земли граничат друг с другом, я хочу пригласить вас с женой погостить у нас в Драмманте. Если я, скажем, подъеду к тебе через денек-другой, ты дома будешь?

– Непременно, – ответил Канок. – И буду очень рад принять тебя.

– Хорошо, хорошо. Я заеду. – Огге небрежно махнул рукой в великодушном прощании, ударил пятками по бокам кобылу и легким галопом двинулся во главе своей свиты вдоль каменной ограды.

– Ах, – выдохнул Аллок, – какая очаровательная кобылка! Прямо вся медовая! – Он был помешан на лошадях не меньше моего отца. Оба только и думали, как бы улучшить поголовье нашего жалкого «табуна», и строили всякие планы. – Вот бы ее спарить с Бранти! Через годок, глядишь, такой отличный жеребенок мог бы получиться!

– А какую цену пришлось бы за это заплатить? – резко возразил Канок.

После этой встречи отец часто бывал очень напряженным и сердитым. Матери он велел быть постоянно готовой к визиту Огге, и она, разумеется, послушалась. А потом они стали ждать. Канок никуда из дома не отлучался, не желая, чтобы Меле принимала брантора Огге в одиночку. Однако прошло, наверно, с полмесяца, прежде чем он соизволил наконец явиться.

Сопровождение у него было все то же – в основном люди из его рода, но никаких женщин. Мой отец в своей бескомпромиссной гордости воспринял это как оскорбление. И не спустил его обидчику.

– Жаль, что жена с тобой не приехала! – воскликнул он без улыбки.

И Огге тут же принялся извиняться и оправдываться, говоря, что его жена страшно занята – столько забот, ты ж понимаешь? – и к тому же в последнее время она неважно себя чувствует.

– Но в будущем она надеется приветствовать вас в Драмманте, – сказал он, поворачиваясь к Меле. – В былые-то времена мы куда чаще ездили в гости к соседям. Одичали мы у себя в горах; совсем позабыли о древних обычаях, а ведь горцы всегда отличались гостеприимством. В городах-то оно, конечно, иначе; там, говорят, у каждого человека соседей, что ворон на падали.