Вступительная статья (к сборнику А. Беляева 'Фантастика') - [10]

Задавая вопрос об особенностях человеческих отношений при коммунизме, Беляев и не мог получить более конкретного ответа, чем о борьбе нового со старым, потому что эти отношения только-только начинали зарождаться, их нельзя было целиком предугадать — писатель сам должен был сделаться их разведчиком, его работа была «на стыке» теории научного коммунизма с живым художественным исследованием советской жизни. Беляев же надеялся построить модель социального будущего тем же методом умозрительной экстраполяции («…автор, — писал он, — на свой страх и риск, принужден экстраполировать законы диалектического развития»), что он освоил в своих технических и естественнонаучных утопиях. Для социально-фантастического романа такой путь был малопригоден. В социальную теорию живая действительность вносит поправки более сложные и неожиданные, чем в естественнонаучную. В воображаемой картине социального будущего оказывалось чересчур много неизвестных величин. Фантаст, не располагая конкретными новыми идеями, вынужден был возвращаться к общим местам о «борьбе противоположностей» и «отрицании отрицания». Задача Беляева осложнялась еще и в связи с тем, что писатель обращался к сравнительно близкому будущему. Там, справедливо замечал он, люди должны «больше напоминать современников, чем людей будущего». Только сравнение с живой действительностью могло дать меру этого сходства и различия.

Трудность, таким образом, состояла не в «художественном оформлении», но в том, чтобы поднять социальную фантазию на более точный, более научный уровень. Беляев же склонен был несколько механически переносить в будущее свои наблюдения над современностью. «В одном романе о будущем, — писал он, — я поставил целью показать многообразие вкусов человека будущего. Никаких стандартов в быту… одних героев я изображаю как любителей ультрамодернизированной домашней обстановки — мебели и пр., других любителями старинной мебели». Казалось бы, все верно: каждому по потребности. Но ведь расцвет высших потребностей, весьма возможно, поведет как раз к известной стандартизации низших, о которых говорит Беляев. Беляев механически прилагал «теорию будущего» к современному быту, тогда как между ними сложная, диалектическая связь. Необходимо было понять, что с удовлетворением самых насущных бытовых потребностей совершенней станут духовные идеалы.

Беляев не мельчил идеал. Это, говорил он, «социалистическое отношение к труду, государству и общественной собственности, любовь к родине, готовность к самопожертвованию во имя ее, героизм». Он крупным планом видел основу, на которой разовьется человек будущего, и у него были интересные соображения о психотипе этого человека. В повести «Золотая гора» (1929) журналист-американец, наблюдая сотрудников советской научной лаборатории, «все больше удивлялся этим людям. Их психология казалась ему необычной. Быть может, это психология будущего человека? Эта глубина переживаний и вместе с тем умение быстро переключить свое внимание на другое, сосредоточить все свои душевные силы на одном предмете…».

Но отдельные догадки и декларации Беляева оказались художественно не реализованными. Объясняя, почему в «Лаборатории Дубльвэ» он не решился «дать характеристики людей» и вместо того перенес внимание «на описание городов будущего», Беляев признавался, что у него оказалось «недостаточно материала». Вероятно, писатель хуже знал тех своих современников, кто шел в Завтра. Ведь в своих прежних сюжетах он привык к иному герою. Но дело было не только в его личных возможностях, а и в небольшом в то время историческом опыте советской действительности. Дальнейший шаг в осмыслении человека и общества будущего сделан был советской научно-фантастической литературой уже в каше время. Но мы будем помнить, что на этом пути Александр Беляев выступил первопроходцем.

Он верил в светлое будущее своей Советской Родины. Когда началась Великая Отечественная война, Беляев в патриотических статьях и очерках высказал горячую убежденность в победе. Вражеское нашествие застигло его под Ленинградом, в городе Пушкине, прикованным болезнью к постели. Дожить до освобождения писателю не довелось: он скончался в январе 1942 года. Но книги его продолжали участвовать в борьбе и созидании. Его фантастические романы наизусть пересказывали, вспоминает французский писатель и участник антифашистского Сопротивления Жак Бержье, узники лагеря смерти Маутхаузен. Их запрещала франкистская цензура. Ученые по сей день обращаются к его фантастике, размышляя о назревающих открытиях. Его романы по-прежнему читаются нарасхват и до сих пор возглавляют список самых любимых читателем произведений советской научной фантастики.

А. Бритиков