Встретимся на высоте - [7]

Это было уже наутре. Проснувшись, Сима тотчас открыла глаза. Что-то изменилось в природе: стены и воздух избы красила белесая синь. Чтобы не разбудить мать, осторожно слезла с полатей, подошла к окну. Над мрачными полями, прибивая зольную пыль, тихо падал редкий снежок.

Сима наклонилась над спящим Тимофеем, повела вздрагивающими от волнения пальцами по его жестким кудрям. Он улыбнулся, ощущая кожей лица ласку ее руки, сердце его счастливо замерло и заколотилось, словно он кинулся с небывалой высоты в воду. Застыв у окна, они изумленно смотрели на редкую снежную кутерьму, на тихо светящую за голым осиновым леском малиновую лампу встающего солнца.

Послышался глухой деревянный стук, в ельнике по старым корням загромыхала чья-то телега. За сараем залаяла собака.

Тимофей надел шлем, Сима повязала на голову белый платок-самовязку, потянула с гвоздя жакетку.

Она любила провожать его до столбов. В прошлом году поставили вдоль дороги столбы, натянули проволоку. И хотя работы на этом приостановились и не было в их деревне еще телефонной связи, как в Тауше, Сима и Тимофей, проходя в поле мимо столбов, любили слушать, как гудят на ветру провода.

Редкий снежок забивал глубокие колеи от телег. Две вороны ржаво каркали над дорогой, раскинув черные кресты крыльев. Но не о печальном думалось в это утро. Снежная свежесть будила в душе запах сырых логов и камышовых заводей, напоминала о душистых пашнях и сочной озими.

Подходя к мельнице, Тимофей задержал теплый взгляд на вершинах тополей. Не было у бывшего батрака Тимофея Мазунина на земле своего дома, но не было и роднее сердцу этого места. Сколько помнил себя, тополя всегда шумели над его головой. В зной — бросали густую тень, в грозу — укрывали от дождя и ветра, приносили терпкую прохладу уставшему телу в страду, шелестящими всплесками навевали крепкий сон ночью. Теперь обескровленные засухой деревья тянули вверх корявые, узловатые и изогнутые прутья, словно вскинутые вверх натруженные руки, жадно молили небо о настоящем дожде.

Небо послало им снег.

На плотине остановились. Тимофей поставил на землю мешок, облокотился на потемневшие перила.

Тихо тают снежинки на свинцовой глади пруда, с шумом и брызгами плещет вода в деревянном стоке. Из-за поленницы, что притулилась к задней стенке сторожки, вышел высокий мужик в домотканом кафтане, в лаптях. Белые онучи плотно обтягивали его сухие кривоватые ноги.

— Кузьма Долгий! — удивленно присвистнул Мазунин. — Налегке и в такую рань.

— Может, со Степкой случилось что?

— Из-за Степки не побежит ко мне. В разладе он с комсомолией.

— Здорово живешь, Митрич. Издаля-то не признал. Може, думаю, опять Овчинников. Али какой новый комиссар нагрянул наши закрома мести, — приподняв белый заячий малахай, привычно затараторил Кузьма.

— Комиссары вам теперь днем снятся, — рассмеялась Сима.

— Беда, паря. Овцу вчерась зарезали на дальних хуторах. Степка за тобой прислал. Може, вместе и найдете ворюгу.

— Прислал?

— Ага… Степка-то на деляне… дрова ладит. Поможем ему сбросать чураки и двинемся.

— Что ж, пошли. И у меня к Степану дела имеются. Учителя тут не видел?

У мельницы и вокруг сторожки натоптаны следы.

— Дак, стало быть, приходил. Сапогами натоптано, вишь. Мой-то след вона, в клетку.

Стучит по окаменелой дороге чья-то телега, и скоро из-за длинного мельничного сарая выезжает подвода.

— А вот и Степан. Легок на помине.

Чалый меринок, увидев хозяина, подворачивает к нему и тянет длинную худую морду к его рукам. Телега нагружена не дровами, а прелой соломой.

— Ты что, батя, с утра с комсомольцами митингуешь? — хмуро щурит на отца светлые глаза Степка и, соскочив с телеги, восхищенно хлопает Мазунина по плечу. — Вот это новость! — лихо сдвигает на затылок такой же заношенный, как у отца, малахай. — Деревня все глаза проглядит теперя.

От соломы несет полынной горечью и мышами.

Кузьме отчего-то неловко.

— Гляди, особо-то не прохлаждайся тут. Я думал, ты на деляне.

Мазунин и Степка наперебой выкладывают друг другу новости. Лишь только скрывается в логу малахай Кузьмы, ребята сбрасывают солому и начинают складывать на телегу березовые дрова из поленницы. За работой Степка успевает шепнуть Симе, что Тимофея, похоже, караулили этой ночью. Нельзя его теперь оставлять одного на мельнице.

В этот день Степка и Тимофей ставили и вывозили на Чалке из ближнего от Ключевских хуторов осинника дрова. Яковлевна весь день хлопотала: чинила, стирала, собирая в дорогу Мазунина, готовила обед и ужин, чтобы получше накормить работников.

На другое утро комсомольцы проводили Тимофея до большака, что соединял волостное село с Чадновской железнодорожной станцией.

На росстани Степка и Сима попрощались с Мазуниным за руку. Постояли в молчании, глядя за овраг, пестрое поле и лес, куда убегали, гудя проводами, столбы. Глядели и думали об одном: большак распахнул перед ними новый мир. И жизнь представлялась ребятам в это оснеженное утро двадцатого года такой же прямой и длинной, как столбовая дорога. Первым из них троих сегодня ступил на нее Тимка.

Худой, по-юношески длинноногий, в узких зеленых галифе и стареньком тесном пиджачке, надетом поверх гимнастерки, он уходил все дальше, не оборачиваясь. Степка и Сима в грустном восторге долго смотрели на его серый островерхий шлем.