Встречи за порогами. Унья — красавица уральская - [2]

— А ты не торопись, — ответил за всех Василий. — Дело серьезное. Тут подумать надо.

На следующий день охотники, дав согласие, заключили договор. Вызвались семь человек. Включили в артель и Ваню. Ехать решили после того, как по Вишере будет санный путь.

2

Сон снился под утро: Ваня стоит в хлеву, а бычок Мартик теплой мордой толкает его в бок. Ваня хочет увернуться, но тело словно ватное: нет никакой возможности даже пошевелить рукой. А Мартик все тычет и тычет в бок, приговаривая при этом: «Вставай, вставай, парень. Пора уж...»

С трудом открываются глаза.

— Вставай… Хватит растягиваться-то, — толкая в бок Ваню, говорит отец. — Собирайся. Мужики уж вон лошадей запрягли.

Он еще что-то говорит, спускаясь по ступенькам, но Ваня уже не слушает. Прямо через брус прыгает на пол и, потянувшись так, что затрещало в суставах, бежит к лохани, над которой болтается на веревочке чугунный с отломанным носом чайник.

Торопливо захлопали двери избы. Вынесли ружья, припасы. Уложили в сани сено, сухари, лыжи, сундучок с порохом и свинцом, а поверх всего положили длинную узкую нарту.

Отец послал Ваню к артельщикам узнать, когда те будут выезжать. Ваня сначала кинулся к дяде Семену. Тот уже хлопотал возле воза.

— Готово! — весело подмигнул он парню. — Вот только пассажира привяжу, — кивнул он на кобеля. На дяде была солдатская папаха и серая шинель с обрезанными полами.

— Скажи отцу, что выезжаю.

Все было готово к отъезду и у дяди Ивана.

Он тоже весело встретил посыльного, и когда тот спросил, скоро ли ехать, дядя выпрямился во весь рост и, приложив руку к шапке, шутливо отрапортовал:

— К выходу в море готовы! Провизия погружена вся, боезапас тоже, что касается пресной воды, то заправляться будем в дороге!

Мелкой рысцой семенят низкорослые лошадки. Плывут навстречу крутые, поросшие пихтачами и ельниками берега. Дорога вьется по замерзшей реке, только перед бурными, не замерзающими зимой порогами она выходит на крутой каменистый берег.

Чем дальше, тем круче горы, выше прибрежные утесы, бурливее пороги. Подъехали к Говорливому Камню.

— Э-ге-гей! — крикнул кто-то с передней подводы.

«Э-ге-гей!» — эхом загудело над рекою.

— Ишь ты, — ухмыльнулся в бороду Василий.

«Ишь ты», — загудело в Камне.

— Тьфу, вот варнак… Тоже разговаривает…

Впереди закричало сразу несколько голосов, и Камень загудел, загрохотал. Кажется, не пять лошадей, а целый обоз шел возле подножия каменного исполина.

Мороз на восходе солнца усилился. На возах захлопали рукавицами. Охотники, спрыгивая на дорогу, притопывали валенками и, пустив лошадей крупной рысью, с гиком и хохотом неслись за возами!

— Эй, братуха, — кричит отцу дядя Иван, — бороду отморозил! Три снегом!

— Борода она ничего, — степенно оглаживая свою бороду, басит вместо Василия Аристарх. — У меня вот что-то валенки замерзли.

И под общий смех, гикнув на лошадь, пустился бегом.

У Бойцов ехали осторожно. Дорога проходила недалеко от полыньи, в которой с ревом бурлила вода.

— Лентяи, — ворчит Василий. — Не могли подале дорогу пробить… Вехи тоже не поставили, того и гляди ночью как раз угодишь в ямину…

Санная дорога кончилась на Велсе. Еще каких-то десятка два с половиной лет назад здесь дымили домны французского чугунолитейного завода, обозы по пятьсот и более лошадей ежедневно подвозили дрова и руду, которую добывали в рудниках, почти на поверхности земли, гремели кирки рудокопов, шумел разноязыкий люд. К рудникам была построена и железная дорога. Ничего этого уже не было. Взорвали французы домны, даже каменные строения разрушили, забрали имущество поценней и уехали. Перестали плавать по вешним водам Вишеры барки с чугуном, не тянулись вверх против течения караваны мелких баржонок за маленькими хлопотливыми пароходами. Запустением веет от заброшенного поселка.

— А какой, однако, людный поселок был, — вздыхает Василий.

— Будет еще многолюдней, — уверенно говорит Иван. — Вот разведают геологи запасы, и посмотрите, какой завод тут завернем.

Санная дорога кончилась на Велсе. Охотники весь груз переложили на нарты, впряглись в них, припрягли собак и двинулись вверх по заснеженному руслу реки. Больно врезаются лямки в плечи, с непривычки болит поясница, ноги словно деревянные. Все идут молча. Только на привалах озорной Терентий подшучивает над товарищами.

— Иван, а Иван, — обращается он к бывшему моряку, — как по-флотски нарта?

— Что ты, — смеется Иван, — какие же нарты на флоте? Нет их там.

— Как нет? Есть нарты на флоте, — серьезно горячится Терентий, — плохой ты моряк, раз такое слово не знаешь… А как кухня?

— Камбуз.

— Ха-ха-ха, — заливается Терентий. — Кухню-то знаешь, как называют. Наверно, каждый день возле нее с котелком вертелся…

Спали у нодьи. Валили сухое дерево, разрубали на бревна. Комлевые бревна укладывали друг на друга и между ними в специально вырубленный паз совали бересту и сухие сучья. На снег кидали еловые лапы и ложились на них ногами к нодье. Собаки — в головах.

Ночью зябли, плотней прижимались спинами друг к другу, но холод давал себя знать. Нет-нет да и вскакивал кто-нибудь, выбивал торчащий между бревнами клин, отчего верхнее бревно плотней ложилось на нижнее и оба лучше горели. Утром наспех варили сухарницу, приправляя ее сушеным мясом, запивали кипятком и снова трогались.