Встречи... Разлуки... - [13]

Лапшина снисходительно усмехнулась и после небольшой паузы произнесла:

— Анонимку вам прислали или кто-либо нажаловался?

— Мы получили письмо, — ответил мягко и спокойно Осадчий, но проницательные глаза его смотрели холодно и строго.

— От кого, если не секрет?

— Разве это так уж важно? — проговорила Елена Ивановна, зная, что автор письма пожелал, чтобы фамилия его не упоминалась.

Лапшина явно уклонялась от ответов на вопросы, которые ей задавали. Однако со слов преподавателей, и Елена Ивановна, и Осадчий уже знали, что факты, изложенные в письме, верны. Маневры директора Дома ученых лишний раз это подтверждали.

— Но я настаиваю, чтобы вы назвали фамилию склочника, пытающегося опорочить наш здоровый коллектив, — с нажимом почти на каждом слове сказала Лапшина, встала и плотно закрыла двери. Одета она была по последней моде: мини-юбка и блузка без рукавов, с глубоким вырезом. Очевидно, Лапшину не смущали ни ее полнота, ни вполне зрелый возраст.

— Зачем же автора письма называть склочником, ведь вы пока еще не доказали, что факты, о которых идет речь, ложь. — Осадчий говорил все в том же миролюбивом тоне.

На мгновение Лапшина растерялась, но тут же снова перешла в наступление:

— Я словно виновата в чем-то. Сидите с каменными лицами. — Ее раздражала спокойная уверенность Осадчего.

А Елене Ивановне доставляло удовольствие наблюдать, как естественно, с каким внутренним достоинством он держится, нравились и его манеры, и красивая посадка чуть-чуть откинутой головы, и густые рыжеватые волосы, зачесанные назад и открывавшие выпуклый широкий лоб. Но особенно хороши были небольшие темные глаза. Обычно в них светилась добродушная усмешка, тогда лицо Осадчего было приветливым, и совершенно менялось оно, когда исчезала усмешка и умные глаза изучающе смотрели на собеседника.

— Мы ведем деловую беседу… — Осадчий едва уловимо пожал плечами, его удивило замечание Лапшиной.

Ту, очевидно, ввела в заблуждение кажущаяся молодость Осадчего, и она пыталась изменить ход разговора. Иван Осадчий, действительно, выглядел гораздо моложе своих лет. Он давно отслужил военную службу на Балтике и уже около десяти лет работал наладчиком на машиностроительном заводе. Был он специалистом высокой квалификации, с которым нередко советовались опытные инженеры.

В кабинет вошел бухгалтер с какими-то бумагами.

— Я занята! — Лапшина взглядом указала на дверь.

Пробормотав что-то о закрытии банка, бухгалтер поспешно вышел.

— Вы нам так и не ответили, почему на олимпиаде вместо участников самодеятельности вы показали профессиональных актеров? — снова повторил свой вопрос Осадчий.

— Между прочим, вы даже не потрудились предъявить свои документы, — сказала Лапшина.

— Я шесть раз предъявлял их вашей секретарше!

Беседуя с преподавателями, и Елена Ивановна и Осадчий представились им. Директор об этом не могла не знать. Просто Лапшина пыталась хоть к чему-то придраться, чтобы потом говорить о недопустимом тоне депутатов, а не объяснять, каким образом коллективу достались первые места.

— Может, перейдем, наконец, к делу? — спросила Елена Ивановна, когда Лапшина вернула удостоверения. — Время-то идет.

— Я не привыкла к допросам и вообще отказываюсь отвечать, если меня спрашивают в таком тоне.

— Тогда отвечу я. Струнный ансамбль у вас состоит из выпускников консерватории, пианистка — опытный концертмейстер, а двое вокалистов — солисты оперного театра. — Осадчий взял шляпу и поднялся.

— Кто это без моего ведома дал вам материал?! — воскликнула Лапшина. — Ну хорошо же, я разберусь.

Открыв блокнот, Елена Ивановна сделала в нем пометку.

— Это вы мои слова? — резко спросила Лапшина. — Для чего?

— Для газеты! Участникам самодеятельности города небезынтересно будет узнать, у кого они оспаривали первое место на олимпиаде, — сказала Елена Ивановна.

— А я напишу в газету, как вы ворвались в мой кабинет…

— Хотя ваша секретарша объявила, что вас нет. Очевидно, вы думаете, что мне доставляет удовольствие отпрашиваться на заводе, чтобы наносить вам бесполезные визиты, — невозмутимо проговорил Осадчий и пошел к двери. — По-моему, все ясно, — обратился он к Елене Ивановне.

— Что вам ясно? Объяснитесь! — сказала Лапшина.

— За этим дело не станет. Вы думали, нам надоест ходить? — Осадчий подождал, пока Елена Ивановна выйдет и поклонился Лапшиной.

На улице был ливень. Пришлось вернуться и в буфете ожидать, пока он хоть немного утихнет. Но дождь не унимался, хлестал по стеклам, с шумом вырывался из водосточных труб.

— Вы будете писать или я? — спросила Елена Ивановна.

— Пишите вы, а если что-либо надо будет добавить, вместе добавим. Этой Лапшиной безразлична самодеятельность, были бы только кубки да грамоты. «Мой ансамбль», «мои вокалисты». А плакат вот такими буквами: ищем таланты!

— Да… Воспитывает.

— Еще как! Учитесь, молодые люди, жульничать, даже святым искусством не брезгуйте. А ведь говорят, что нет профессии, которая требовала бы более чистых нравов.

— Это касается каждой профессии.

— А искусства все же как никакой другой. Вот ходили мы вчера с женой в кино, даже поссорились. — Осадчий допил кофе, поставил чашку и снова уставился в окно.