Встречи на берегах Ёдогавы - [31]

С той поры, когда в 1955 г. с трибуны Всемирного конгресса мира в Хельсинки прозвучали стихи Назыма Хикмета о девочке, погибшей в Хиросиме, о японских рыбаках, пострадавших от испытаний водородной бомбы у атолла Бикини, имя поэта приобрело ту особую популярность, граничащую с поклонением, равной которой трудно найти в современном мире поэзии.

В год шестидесятилетия поэта на острове Кюсю состоялась необычная демонстрация. Ее устроили школьники старших классов. Вместо учебной экскурсии, положенной во время каникул, они организовали марш мира. К прохожим были обращены строки Назыма Хикмета — в руках школьников пестрели урны, оклеенные текстом «Маленькой мертвой девочки»:

Откройте, это я стучу,

стучу у каждого крыльца,

невидима для ваших глаз —

нельзя увидеть мертвеца.

Я в Хиросиме умерла,

года прошли, года пройдут,

мне было семь и нынче семь,

ведь дети мертвые не растут.

Огонь мне волосы спалил,

потом глаза заволокло,

и горстью пепла стала я,

и пепел ветром унесло.

Прошу вас, но не для себя,

не нужен мне ни хлеб, ни рис,

не может даже сахар есть

ребенок, что сгорел, как лист.

Поставьте подпись, я прошу,

прошу вас, люди всей земли,

чтоб не сжигал огонь детей,

чтоб сахар есть они могли.

(Перевод М. Павловой)

Эти строки стали известны во всем мире. Во Франции еще Жерар Филип читал их на грандиозном митинге демократических сил, протестовавших против испытаний атомной бомбы. Куда бы ни приезжал Назым Хикмет, всюду читали эти стихи, особенно дети, пионеры, школьники. Строки эти вошли в сотни книг на разных языках. Пожалуй, нет страны, где бы их не знали.

Как-то по просьбе журнала «Советская женщина» Назым Хикмет написал небольшую заметку для японских читателей. Она называлась «От всей души благодарю японских сестер». Поэт был благодарен за добрые слова в его адрес, за любовь к нему и за любовь к его «маленькой девочке», погибшей от атомной бомбы. Он говорил, что японская девочка умерла, но потом восстала из пепла и зашагала по всему свету. Она появлялась в вагонах поездов, летящих по Шотландии, смотрела с плакатов на стенах парижских кварталов, и по ночам, прячась от полицейских глаз, стучалась в двери на его родине, в Турции. Поэт встречался с нею и в болгарской деревне, и на сцене театра в Москве, и в Вене, и в городах Индии. О ней пел Поль Робсон. О ней говорило токийское радио.

«В день памяти жертв атомной бомбы, — писала поэту читательница из Японии Кавакита Вака, — мои товарищи и я вместе с вашей „маленькой девочкой“ ходили по улицам, стучали в любую запертую дверь. Мы обращались с призывом то к прохожим, обливавшимся потом от страшной жары, то к людям, проводящим время после ужина в семейном другу. И мы верим, что все они прониклись еще большим отвращением к войне…»

…Накамото, переводчик «Маленькой мертвой девочки», не встречал Назыма Хикмета в Токио. Он встретил его в Москве, в музее Маяковского. Это случилось зимой 1962 г., когда Нобу стажировался на курсах при МГУ.

— Обязательно приходи ко мне в гости. Обязательно, брат мой, приехавший из Японии! — сказал ему Назым Хикмет.

И Нобу, с трудом сдерживая волнение, ответил в тон ему:

— Обязательно приду, мой Назым!

Обещание свое Нобу выполнил лишь через полгода — все не решался по разным причинам беспокоить известного поэта, чьи стихи он по-прежнему читал в советских газетах.

И вот наконец в телефонной трубке раздался глухой гортанный голос:

— A-а, брат мой! Почему ты не появляешься у меня в доме? Сказал, что скоро придешь. Я жду тебя!

Нобу тут же позвонил мне и попросил поехать к Назыму Хикмету вместе с ним.

Дверь нам открыл молодой человек. Из глубины квартиры донесся знакомый голос:

— Добро пожаловать, брат! Заждался!

Хозяин дома, в джинсах и легкой летней рубашке, радостно обнял своего «японского брата». И поцеловал его в щеку. Ошеломленный встречей, Нобу с трудом дотянулся до щеки Назыма.

Нобу представил меня Назыму Хикмету как переводчика «поэзии Хиросимы» и знатока творчества Огума Хидэо. В рукопожатии Назыма ощущалась сила, и я невольно забыл, что передо мной автор «Разговора с Лидией Иванной», человек, не так давно перенесший инфаркт, пролежавший четыре месяца на спине. Бодрость, жизнерадостность Назыма Хикмета, его простота в обращении заставили нас забыть о несоответствии нашего с ним возраста и положения. Незаметно пришла раскованность.

— Да ты не стесняйся, не стесняйся, — с дружеской фамильярностью подбадривал радушный хозяин младшего «японского брата».

— Ведь и я азиат. В этом есть свои плюсы и минусы… Наша восточная стеснительность часто мешает нам жить.

Он обнял Нобу за плечо, и мы направились в дальнюю комнату.

— И в моей Турции, и в твоей Японии — одно и то же, — продолжал Назым, — все мы всегда рады гостям, даже чересчур. За это я и советских людей люблю. Правда, приходится отрывать время от работы. Но теряешь одно — находишь другое… Очень рад тебе, брат мой, очень люблю японцев.

На журнальном столике, за который пригласил нас сесть хозяин, желтели бананы — целая груда в прозрачной стеклянной вазе.

— Ешьте бананы, прошу! — сказал Назым, и я машинально вслед за ним потянулся к вазе.

Поэт живо интересовался новостями о Японии, о ее культуре. Он очень любил японскую живопись и говорил, что в Турции прочел много французских книг о японском искусстве. Как-то ему попалась книжка о дружбе между турками и японцами. В ней описывался исторический факт: во время тайфуна турецкое судно потерпело крушение у берегов Японии, экипаж был спасен самоотверженными японцами.