Встреча - [14]
«Неужели — Форстер! Могу ли я верить своим глазам, профессор? Старый морской разбойник! Вы доставите мне несказанную радость, если сейчас же, немедля, в чем есть, так сказать, отправитесь ко мне в гости. Нужно о стольком поговорить! И, бога ради, то есть — разума ради, надо теперь говорить, скажите наконец, как вы, как дела ваши? Не нуждаетесь ли в помощи, в рекомендациях?» И, окинув взглядом Форстера, который молчал, он со смехом добавил: «Ну, в сапогах-то вы, во всяком случае, нуждаетесь. И я вам их раздобуду».
Неугомонный Мерлин, его красноречие било фонтаном, по крайней мере в этом ничуть не изменился. Последнее, что Форстер о нем слышал — когда уже, правда, был далеко от Майнца, — что во время осады города пруссаками, которых поддерживали не только принцы да священники, но и господин действительный тайный советник Гёте, он собрал отряд из восьмисот немецких и французских санкюлотов и совершал с ним отважные вылазки. После капитуляции, по условиям которой ему был гарантирован свободный проход в окружении храбрых сорвиголов, он, в гусарской униформе, с ниспадающей, как и теперь, копной волос и торчащими усами, пикировался с возбужденной толпой по обеим сторонам оцепления и, рассказывают, защищал при этом Форстера, советуя всем умерить свой пыл, потому что времена меняются, и они еще вернутся в город победителями.
Форстеру сообщил об этом Губер, узнавший, должно быть, от кого-нибудь в Германии, может от Шиллера, с которым он постоянно переписывался. Ибо в конце июля, когда пал Майнц, Губер уже преспокойно посиживал с Терезой в Невшателе, занимаясь по ночам маскарадом, чтобы тайком проникать к ней в дом…
Форстер сказал: «Хорошо. Я принимаю ваше приглашение, Антуан. И ловлю вас на слове: в самом деле, достаньте мне кожи…»
Мерлин, который всегда немного играл в Дантона, раскатисто рассмеялся, обнял его и горячо поцеловал в обе щеки. «Какая честь для меня! Вот — новый знак нашей дружбы, не правда ли? Мы подняли ее, так сказать, на новую ступень. Будем же впредь называть друг друга по имени, Жорж. Сердечно благодарю вас!»
После обеда, без уведомления, peu à peu[30] пришли еще Ребель с Хаусманном, оба в то время, как и Мерлин, комиссары Конвента при Рейнской армии, честняга Лекуантр, депутат из Версаля, и — что, по правде говоря, было ему не так приятно и что удивило его — жена Антона Дорша, у которого он был вице-президентом освобожденных областей между Бингеном и Ландау.
Форстер приветствовал ее весьма принужденно и сдержанно, но тут же заставил себя улыбнуться со всею галантностью, на какую было способно его еще в детстве попорченное оспою лицо, поцеловал ей руку и вообще старался не отставать, насколько возможно, от любезности французов. Но этого-то как раз делать не следовало. Потому что его массивная угловатая фигура с тяжелой круглой головой выглядела скорее смешно, как у насилу выдрессированного медведя. Элегантность ему не шла, он знал это. И надо же было встретить здесь именно Дорш! Уже одно только ее присутствие, даже если она не откроет рта, хотя этого было трудно ожидать при ее-то темпераменте, действовало на него угнетающе, сразу вызывая в памяти все его неудачи и неприятности. Ведь он в глубине души не очень-то выносил их вместе с мужем, ибо знал по опыту как людей, которые свои частные интересы ставят выше общего блага народа, выше железного закона революции, заключающегося в том, чтобы добиваться максимума не для себя, а для всего человечества. Он же, человек все-таки, при всей скромности, с большими заслугами, нежели Дорш, не мог никому и ни в чем отказать тогда в Майнце, работал с утра до ночи, навьючив на себя, как на осла, должности и обязательства, хотя сразу заметил, что такой самоотверженности, такой своего рода неподкупности больше боятся, чем уважают. И все же он и теперь не стал бы ублажать всяческих мягкотелых сладкоежек, даже если бы все кругом утверждали, думал он с горечью, что он не от мира сего. Париж, каждый день, проведенный в нем, только укреплял его в своей правоте. Он даже вынашивал мысль о необходимости ограничить себя еще больше. Чтобы сохранить моральную независимость и в то же время не разориться окончательно экономически, придется отказаться от многих потребностей.
Но разве все эти мысли пришли ему в голову только при появлении Дорш?
Позвали к столу. Мерлин роскошно сервировал его и удостоился комплиментов. Несмотря на трудное время, стол так и ломился от всевозможных fruits de la mer, даров моря, — устриц и крабов, ракушек и улиток, спешно, чтобы не испортились по дороге, доставленных на перекладных из Нормандии. Затем были предложены различные сорта сыра и ко всему легкое красное вино из Шампани.
Ребель пожелал узнать, что думает Форстер, человек, объехавший весь земной шар, о непрерывно нарастающей волне террора.
Хаусманн, в сопровождении которого он прибыл в конце марта в Париж, чтобы присоединить Майнц к Французской республике, спросил, решился бы он теперь на такой шаг.
Дорш — и слава богу, подумал он сначала — перевела разговор на Швейцарию, поделившись своими впечатлениями от красот тамошней природы, коими она смогла насладиться во время пребывания там в юном возрасте.
