Вспомнить будущее - [11]

От своих колымских друзей Артем знал, как оно все бывает. Все рассказывали ему, что, если вдруг арестуют, не надо играть со следователями в красного партизана, надо со всем соглашаться и подписываться под всем, что тебе инкриминируют. Даже если тебе приписывают самую подлую глупость или глупую подлость. Все равно ведь все подпишешь, что они скажут, советовали ему – но сначала тебя изобьют, измучают.

А еще следователь, фамилия его была Ворожейкин, сказал: «Если ты, Артемий, разоружишься перед следствием и откровенно расскажешь о вашем плане побега, я твоего брата Степана и других причастных брать не буду».

И Тема легко, будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, постороннем, согласился с тем, что он является лидером контрреволюционной ячейки, которая работает в тесной связи с белофиннами и британской разведкой. Подписался, что занимался оголтелой антисоветской пропагандой, распространяя клеветнические измышления о советском строе, о руководителях партии и государства, лично товарище Сталине. Занимался он вредительством в процессе своей так называемой деятельности на Колыме и через своего брата старался затормозить работу военно-химической лаборатории номер десять. Сознался Артемий Нетребин и в том, что они в своей контрреволюционной организации готовились к диверсиям и террору в отношении советских и партийных руководителей Москвы, Ленинграда, Магадана и Красносаженска. А после окончания преступной деятельности на территории СССР террористическая ячейка планировала захватить советский военный корабль и с боем прорываться за границу.

Нетребин дал показания на брата Степана, а также на четверых сотрудников десятой лаборатории ленинградского НИИ, в том числе Александра Заварзина. Тогда следователь попробовал расколоть его в отношении еще трех-четырех особ, на сей раз женского пола, в частности, сожительницы Нетребина-старшего, Елены Косиновой, и знакомой Нетребина-младшего – Анастасии Зиминой. Однако здесь словно коса на камень нашла. На девушек Артемий Нетребин давать показания категорически отказался: знать, мол, ничего про них не знаю и ничего не скажу и не подпишу.

А следователи и рукой махнули. Хватало им и без того материала. Ох, хватало! Очередной заговор получался обширный, плотный: тут и Лениград, и Красносаженск, и Магадан. Да и общей численности осужденных по колыбели революции было достаточно. В плановые наметки, лично Сталиным спущенные, укладывались.

Будущие апологеты культа могли быть довольны. И впрямь, дыма без огня не бывает, и посадить ребят было за что. Бежать за границу собирались? Собирались. Лодку угнать хотели? Хотели. Клеветнические измышления на советских руководителей распространяли? Еще как! Значит, за дело взяли. Слышите – за дело. А что перегнули слегка палку, переборщили маленько – что поделаешь, лес рубят – щепки летят. Идет колоссальное строительство, и миндальничать, рассусоливать нашим славным органам было просто некогда.

В итоге двенадцатого октября тысяча девятьсот сорокового года Артемий Нетребин был осужден «тройкой» к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Однако мать и отчим Артема считали, что их младший сын получил десять лет без права переписки, как им и объявили о том в середине ноября сорокового. И лишь в пятьдесят шестом до уцелевших родных довели правду – однако половинчато и довольно трусливо: ваш сын скончался в местах заключения от сердечного заболевания в феврале сорок второго. Вроде бы в тюрьме, да сам умер, опять же годы такие, начало сорок второго, война, всем было тяжело, не только осужденным. И о подлинной его судьбе родственникам стало известно лишь в перестройку, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Хотя место, где он похоронен, так и осталось неведомо.

Степана арестовали в один день с братом. Его об энкавэдэшных застенках предуведомлять было некому, поэтому он отказывался отвечать на вопросы, возмущался арестом, но был жестоко избит и брошен назад в камеру. А назавтра новый следователь решил дело просто: продемонстрировал ему показания, которые ровненько, по линеечке, написал его младший братец. Степан почерк брата прекрасно знал и после этого тоже разговорился.

Люди их допрашивали и судили некровожадные, просто время было такое. В не самом удачном месте очутились «энкавэдэшники» в тридцатых, надо ведь и их понять. И даже отдать им должное. Имели они полные основания присудить «вышку» и тому же Степе. Однако поверили, что может исправиться человек, перековаться, – и дали ему в итоге всего-то десять лет ИТЛ, то есть исправительно-трудовых лагерей.

Но фамильная нить Нетребиных на том не порвалась – хотя истончилась до последней степени, того и гляди, лопнет.

На следующий день после того как братьев взяли, мать и отчим в Красносаженске получили телеграмму: «Артему и Степану пришлось срочно уехать». В сороковом году в СССР уже хорошо знали, что скрывается за эвфемизмом: пришлось срочно уехать. Мать, хирург и диагност от бога, не стала тратить время на истерики и оплакивания – в ту же ночь выехала в Ленинград. И оказалась в объятиях безутешной Лены Косиновой, невесты Степана (которая и отправила ей телеграмму).