Вспомнишь странного человека - [62]

Я смирился с поражением и стал делать кофе. Раздражение прошло. Стало даже немного смешно. И стоит ли расспрашивать о матери, вернее – о бабке?

– Моя бабка Лилли, ее настоящее имя – Марина Андреевна, эвакуировалась с англичанами из Мурманска в самый последний день. Потом она осела в Бергене, кажется, где стала преподавать французский.

– Но тогда, это – другой... (Это опять про себя.)

– Он тогда, кажется, занимался там перепродажей пароходов. Там они и встретились. Мама говорит, что прекрасно его помнит, что, по-моему, или гипотеза, или, скорее, иллюзия памяти. Скажите, а он тоже верил в одну истину?

– Безусловно. И в честь. И в бесчестье. И в верность. И в предательство. И в безнадежность. И в искупление. Но я вас не собираюсь вербовать в адепты скомпрометированной морали начала века. Тем более, что сам я – где-то посередке между ним и вами.

Я дал ему три главы из второй части (тогда единственные перепечатанные), и он ушел, пообещав прийти через неделю.

Раздражение вернулось. Он принес с собой новую невыясненность, но его не хватило на ее выяснение. Его декларация о гипотетичности желания – не факт самосознания, а отчет о факте. И вообще, так получается, что убить (или, по крайней мере, выбить зубы) тебя могут, как и раньше, в любой момент, но – без проблемы жизни и смерти, а – так, между делом.

Этот его первый виденный мною внук, никогда им не виденный, был ему чужой, чужой такой космической чужестью, которую не преодолеть и за миллион световых лет. А ведь идет (ездит, летает, плывет) по его, деда (?) следам, и туда же – Швеция, Франция, Африка, Мадагаскар, даже Лондон. Сыновья, Иван, Петр неосознавшие себя имитаторы трагического оригинала. Его внуки – да, черт возьми, не все ли равно кого его! епископ-фундаменталист, фотограф-дизайнер, музыкант-дезертир: здесь, конечно, возможна большая определенность. Но определенность чего? Я, захотевший развязать этот чертов узел, еще туже его затянул, сам не знаю, как теперь развязаться. Да и кто его завязал – он или я сам? (А она говорит, какой же ты дурак, смотри на это как на простую работу, ведь роман пишешь, а не новую гипотезу Канта-Лапласа. Но торопись, пока ты еще тот, кто столько лет назад его начинал, а то будет поздно, придет другой, кто не сможет написать конец, так как не узнает себя в писавшем начало. Дописывай, как он когда-то свои балетные рецензии, кратко и просто! – Нет, моя ненаглядная, так не уходят от поражения.)

Я окончательно поверил в гипотезу парности мировых событий, когда на следующий день мне позвонил молодой человек и очень веселым голосом сообщил, что его зовут Саша Винский и что он – мой незаконный двоюродный племянник. Что он впервые в Лондоне и не может уехать, не повидав меня (приехать-то смог!). «Не двоюродный, а троюродный, – с удовольствием поправил его я, – и не племянник, а брат. И вообще, ты, случайно, не служил в Иностранном легионе?» – «Нет, – с изумлением отвечал Сашенька (так его шепотом называли глубоко шокированные родичи), – но я отслужил два года на погранзаставе на Хан га». – «А ты, случайно, оттуда не дезертировал?» – «Ну что вы, дядя Саша (он упорно продолжал называть меня дядей), куда дезертировать? Не в Северную же Корею или Китайскую Манчжурию». – «Но ведь ты же дезертировал бы, если бы было куда?» – «Не знаю, наверное, нет». – «Но не хочешь же ты этим сказать, что у тебя есть честь?» – «Опять не знаю, никогда о ней не думал». – «Ну хорошо, а ты не играешь на каких-нибудь духовых инструментах и не говоришь ли на минимум четырех языках?» – «Я играю на гитаре, довольно прилично, и еще немного на фортепьяно и неплохо знаю английский. Сойдет?» – «Забеги сегодня ко мне. Я тебе дам часть моего романа, а на следующей неделе придешь сюда ужинать. Будет еще один незаконный».

Его отец, мой двоюродный дядя, Александр Андреевич Левинский, был виртуозом геодезистом и очень хитрым евреем. Последнее особенно ярко проявилось в том, что когда за ним пришли в феврале 1938-го г. в его вагон-салон, стоявший на путях у Ростова-Товарного, то он именно в это время судил матч на республиканское первенство по хоккею с шайбой в Харькове, о чем знала вся Украина, кроме жены в Днепропетровске, любовницы в вагоне-салоне и НКВД. Когда сразу же после матча он рванулся на вокзал, чтобы на скором домчаться до ростовской любимой женщины, то его перед самым стадионом перехватили два майора из свердловского военного округа, почти насильно усадили в машину и увезли на аэродром, а оттуда – на штурмовике в Свердловск, судить матч ЦСКА Свердловск – Динамо Горький по тому же хоккею с шайбой (он был нарасхват). Опомнившиеся чекисты ждали на перроне, даже скорый задержали на полчаса. Что упало, то пропало. Выпав на неделю из украинской юрисдикции, ничего не подозревавший Саша Левинский вернулся в Ростов уже на спаде кампании (была опубликована статья о необходимости более бережного отношения к ценным специалистам). По мнению родичей, он эту хитрость унаследовал от своего отца, раввина Ария Левинского, весь страшный кременчугский погром проспавшего на диване в гостиной у полицмейстера Чертова-Чертянко, после тридцатишестичасового «Королевского винта».