Вспомни меня - [86]

– Ох, божечки, Роузи! Идемте, милая, идемте.

Откуда ни возьмись к ней присоединяются еще двое; они поднимают болезненно тонкие ноги матери на кровать, щупают пульс.

– Ее таблетки! – командует кто-то.

От меня толку никакого. Я ничего не знаю ни о диагнозе матери, ни о ее лекарствах. Она мне практически чужая, мне странно здесь присутствовать, видеть ее в таком состоянии. Я с тоской ломаю руки – неужели все случится прямо сейчас?!

Одна из сиделок, подойдя, ласково кладет ладонь мне на плечо.

– Не волнуйтесь, дорогая. Знаю, выглядит страшновато, но мы к такому привыкли.

– С ней это уже было?

– Сейчас припадки происходят чаще. Для пожилых пациентов трудно подобрать дозу препаратов от эпилепсии, обычно приходится учитывать еще целую кучу лекарств.

– У нее эпилепсия? – Ирония судьбы – мои таблетки от тревожности, прегабалин, также используют для лечения этой болезни.

Сиделка недоуменно на меня смотрит. Да, конечно, как дочь, я должна была знать диагноз матери.

– Боюсь, в таком возрасте она довольна распространена. Стареть паршиво, да? – усмехается сиделка.

Это она в мой адрес? Я себя старой не считаю. В определенном смысле моя жизнь так долго была поставлена на паузу, что я по-прежнему чувствую себя на двадцать с небольшим, словно после анабиоза.

– С ней все будет в порядке? – киваю я в сторону кровати. Мать лежит без движения, одна из сиделок стягивает с нее мокрые колготки.

– Да, дорогая, но нам придется отвезти ее в больницу, проверить состояние. Боюсь, придется подождать – «скорые» сюда не особо торопятся. – Сиделка сочувственно улыбается. – Почему бы вам не погулять пока в парке? Денек сегодня отличный, – добавляет она, кивая на раздвижную дверь во дворик.

У меня возникает ощущение, что я им мешаю. Ладно, мне же лучше. Я нисколько не чувствую себя обязанной остаться здесь, с матерью. Она всегда меня ненавидела, и я не стану притворяться. Пусть гниет здесь со своими припадками, шпыняя других обитателей пансиона и постепенно все больше и больше теряя разум. Пусть теперь ее бог о ней заботится.

Выйдя, я поднимаю лицо к солнцу, но от бескрайнего небесного простора у меня начинает кружиться голова. Или это из-за путающихся, бешено бегущих в мозгу мыслей? Столько новостей. Моя мать по-прежнему жива и все такая же стерва. Сестра годами лгала мне. Я тоже была стервой – крутила роман с ее мужем. Из-за меня он погиб в аварии. У меня был ребенок. И Джоанна его забрала.

Глава 44

Я прошу администратора вызвать мне такси. Та думает, что я хочу сопровождать мать в больницу, и удивляется, когда я называю пунктом назначения железнодорожную станцию.

– Вы уверены?

– Пора возвращаться, – натянуто поясняю я. – К сыну.

Как сладостно звучит это слово! Меня неистово тянет к Джеймсу. Теперь, зная правду, я не понимаю, как не замечала ее раньше. Ну разумеется, он мой – стоит только посмотреть на скулы, мягкие волосы, хрупкое телосложение… Неудивительно, что Джоанна всегда избегала любого взаимодействия с властями – наверняка боялась, что в Джеймсе признают чужого ребенка. Наверное, поэтому мы уехали из Беркшира, подальше от всех, кто мог знать правду. И поэтому она оторвала меня от доктора Лукас – чтобы у меня не всплыли какие-нибудь неудобные воспоминания. Почему она так со мной? Я не могу упрекнуть ее за то, что она меня ненавидела, но забрать у матери ребенка и растить его как своего – это слишком.

Джеймс был так мал, когда произошла авария, а я так долго лежала в коме, что он наверняка быстро меня забыл. Слезы текут по лицу, стоит представить, как я недвижимо лежу на больничной койке, а моего сына в это время учат называть мамой другую женщину. Иногда пишут о том, как бесплодие может свести женщину с ума, заставляя красть младенцев из коляски или родильного отделения. Джеймс, после гибели своего изменщика-отца и с лежащей в коме матерью, показался Джоанне подарком небес. Возможно, она даже уговорила сама себя, что это ее награда за разбитое сердце и унижение – столь желанный ребенок. И все же надо иметь немалое мужество, чтобы заявить права на чужого малыша. Ложь громоздится на ложь, как складывающийся за столетия массив осадочных пород, сдавливая и искажая истину, пока уже никто не сможет ее различить. Очевидно, в конце концов Джоанна и сама стала верить, что Джеймс – ее сын. Мать, единственная, кто знал правду, отправлена в дом престарелых, а затем и вовсе вычеркнута из списков живых. Это бессердечие разительно противоречит тому, что я знала о сестре, однако каждый новый факт показывает, как много она от меня скрывала.

В поезде полно народа, и все же я нахожу местечко рядом с бизнес-леди, не отрывающейся от своего ноутбука. В какой-то прострации я смотрю на проносящиеся мимо поля и фермы, зная, что никогда больше сюда не приеду. Жива мать или нет, мне все равно, и обременять этим Джеймса я тоже не собираюсь. По крайней мере, ложь Джоанны избавила его от яда, сочащегося по капле из бабушкиных уст.

Тяжело ехать среди людей, живущих обычной жизнью, когда ты едва в силах сдерживать волнение. Бизнес-леди сходит в Рагби, но ее место никто не занимает. Может быть, другие инстинктивно чувствуют, что со мной что-то не так? Есть какой-то эволюционный ген, заставляющий держаться подальше от человека, отмеченного трагедией?