Вспомни меня - [71]

Я буквально не нахожу себе места, нервно бродя по дому. Заглядываю в комнату, куда выселили Джеймса с его конструктором «Лего». Мальчик смотрит на меня сердито – чуть раньше я нечаянно отломила кусок от одного из его странных творений, – потом снова начинает копаться в здоровенной коробке с пластмассовыми детальками. Слава богу, хоть под ногами не будет мешаться. Джоанна нашла себе какое-то занятие на кухне.

– Можешь не беспокоиться, я тебя не стесню, – смеется сестра.

Однако когда в дверь наконец стучат, я слишком взвинчена, чтобы открыть. Идет Джоанна, ворча, что это просто смешно, и в то же время улыбаясь – я вижу, что она рада за меня.

Доктор Лукас старше и полнее, чем я ее помню. Я тут же одергиваю себя – прошло почти десять лет, мы обе изменились. У нее экстравагантные рыжевато-блондинистые локоны и ясные пытливые глаза. Гостья тут же заключает меня в крепкие объятья. Я удивлена, но приятно.

– Моя милая, как чудесно вас видеть! Выглядите великолепно! – рассыпается она в комплиментах с так хорошо знакомым мне аристократическим произношением. Впрочем, я улавливаю в нем незамеченную прежде нотку, какой-то региональный акцент чуть слышно вкрадывается в произношение девушки из знатной семьи. – Я часто думаю о вас, о том, как идут ваши дела.

– Большое спасибо, что согласились приехать, – говорит Джоанна, забирая у нее пальто. – Может быть, хотите чего-нибудь? Чай? Кофе?

Доктор Лукас просит чаю с двумя кусочками сахара. Видимо, этим объясняется набранный вес – раньше она всегда пила неподслащенный «эрл грей» с лимоном. Я провожу ее в гостиную. Усевшись, гостья осматривается и одобрительно кивает.

– У вас тут очень мило! Приятно знать, что за вами хорошо ухаживают.

– Джоанна очень добра ко мне, – отвечаю я.

– Честное слово, я ее не заставляла так говорить! – Входит Джоанна с чайным подносом в руках. Я замечаю, что чашки выбраны самые лучшие, а на тарелке дорогое печенье, а не обычное. – Ну, дамы, оставляю вас наедине. Позовите, если что-нибудь понадобится.

Мы ждем в молчании, пока закроется дверь, затем доктор Лукас с улыбкой поворачивается ко мне:

– Что ж, начнем?

Она задает несколько вопросов о прозопагнозии, с интересом просматривает мою книгу важных людей («Вам нужно добавить теперь и меня – я скажу Джоанне, чтобы она сделала фото перед моим уходом») и осведомляется, как я сплю. Я рассказываю о приступах тревожности, новых антидепрессантах и борьбе с лишним весом, который набрала в прошлом году. Спохватившись, виновато гляжу на печенье у себя в руках. Доктор Лукас мягко усмехается и берет второе.

– Дорогая, не расстраивайтесь, пожалуйста. Иногда нужно себя и побаловать, проявить к себе немножко любви, которую мы недополучили в детстве.

Она попадает прямо в точку, в самое сердце моих сомнений и тревог – кем я стала теперь, когда я уже совсем не та, какой была до аварии? Разговор вдруг идет уже обо всем сразу – о том, что я чувствую, как человек, не просто как пациент. О матери, о безумствах отрочества, о побеге в Лондон, о том, что теперь я прежняя только во снах. Доктор Лукас как будто вскрывает нарыв, выпуская скопившийся гной; мой организм очищается от отравлявшего его яда, и мне становится лучше. Следующее, что я помню, – она укладывает меня на пол, на какие-то подушки. Опустившись рядом на колени, кладет ладони, горячие как раскаленные на солнце камни, мне на шею и поясницу. Умом я понимаю, как это странно, но всем существом тянусь к дарящим покой прикосновениям, к утешающему шепоту, к ощущению большого, материнского тела рядом с собой. Я плачу в подушку, и доктор Лукас ласково говорит, что так и надо, нужно выпускать свою боль. Вскоре, совершенно измотанная, но умиротворенная, я проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.

В комнате, кроме меня, есть кто-то еще – пробирается на цыпочках в наступившей темноте. Когда мои глаза привыкают к полумраку, я вижу ребенка – Джеймса, это должен быть он, – который крадется к дивану и роется за подушками, вытаскивая мелкие детальки «Лего». Я наблюдаю, пока еще не в состоянии подняться после испытанного полного расслабления. Мальчик находит, что искал, затем оборачивается ко мне, обегая глазами мое распростертое на полу тело. Наши взгляды встречаются, но я не могу понять, что он думает. Зрительный контакт длится какое-то мгновение, потом Джеймс пожимает плечами – мало ли что там вытворяет чокнутая тетушка, это ее дело – и исчезает.

Я лежу еще какое-то время, пытаясь разобраться в случившемся. Как доктору Лукас удалось заставить меня настолько раскрыться? Она словно каким-то инстинктом поняла мои чувства – все, что связано с матерью и моей низкой самооценкой. А что произошло на подушках, я вообще объяснить не могу. Каким образом тепло ее ладоней залило все мое тело, высвободив столько боли и напряжения, что я как будто даже физически стала легче?

Доносятся журчанье труб и беспрерывный шорох маленьких ладошек Джеймса в коробке с конструктором. Обычно я просто не могу выносить этот звук, но сегодня вечером даже он меня не трогает.

Я прохожу через коридор в кухню, где звучат голоса и смех Джоанны и доктора Лукас. Они, наверное, очень сблизились, пока я лежала в «Хилвуд-хаус». На секунду меня коробит от мысли, что Джоанна, возможно, знает что-то такое о моей истории болезни, что даже мне неизвестно. Подобное и раньше приходило мне в голову, но сейчас к этому примешивается укол ревности – у меня нет в жизни ничего полностью своего, даже психиатра приходится делить с сестрой.