Вспоминай – не вспоминай - [7]

Антонине становится совсем грустно: зачем ее сыну эта пожилая женщина, что у них общего?..

— Я вас часто вижу во сне, — фантазирует курсант.

— Ну да?! — и смеется. Ей приятно — рядом юноша — смешит ее. Явно она ему нравится.

— Ей-богу! Видел-то я вас всего один-единственный раз, когда вы подавали тогда буханки хлеба, помните? Я все смотрел на вас и думал: какое милое лицо у этой молодой женщины.

Ефросиня просто вспыхнула от удовольствия.

— Мальчик, ты из какого батальона? — стрельнула глазами.

— Минометного.

— Это где капитан Лиховол?

— Наш комроты.

Останавливаются. Женщина, прищурив глаза, смотрит на юношу, словно оценивает его возможности. Готов ли он подтвердить ее догадку…

— Ты оставил там женщину. Разве так поступают?

— Это моя мама.

— Такая молодая?

— Не верите? Могу познакомить. Ефросиня какое-то время размышляет, потом:

— У тебя сейчас есть время?

— Есть. У меня увольнение.

— Тогда следуй за мной.

— Куда?

— Я говорю: следуй за мной. — Она уходит не попрощавшись. Сергей смотрит ей вслед, нервно потирает руки, — вдруг оказался между молотом и наковальней, — спешит к матери.

— Кто эта женщина? — Антонина заглядывает сыну в глаза.

— Работает в училище. Мне пора, мама. Надо идти.

Они встают, оставив в снегу две глубокие вмятины.

— Ты запомнил дом, где я оставила сухари?

— Еще бы! — в нетерпении говорит сын, поглядывает в ту сторону, куда ушла Ефросиня.

— Осталась бы хоть на денек, — просит сын.

— Негде ночевать. Поеду. Повидала и хватит. Слава Богу жив, не болеешь, и то счастье. Беги, — и в последнюю минуту схватила за рукав шинели: — Пиши почаще, Сереженька. Только и живу твоими письмами.

Расцеловались.

У Антонины что-то запекло в груди, когда увидела, что ее сын побежал не в училище, а за этой женщиной. И все-таки сложила три пальца и перекрестила сына.

* * *

Итак, великий конспиратор и ходок Сергей Иванов ушел в такое глубокое подполье, что нам и во сне не могло присниться.

Оказывается, этот субчик завел шашни ни с какой-нибудь первой попавшейся. Нет, ему каким-то образом удалось найти подход к особе старше его лет на тридцать. Влюбил в себя буфетчицу, ведающую в нашей курсантской столовой хлебом, маслом, сахаром!!!

Как-то после отбоя, когда мы наконец улеглись на нары, накинули поверх одеял свои шинели и, прижавшись друг к другу, готовы были сомкнуть веки, вдруг Сергей шепнул:

— Хлеба хочешь? Сон как рукой сняло.

— Хочу.

И достает полбуханочки хлеба (целое состояние: на рынке стоит не меньше двухсот рублей!). Рвет ее на три части, и вот мы лежим под одеялами и наслаждаемся самой вкусной едой на белом свете — хлебом.

— Где раздобыл? — спрашиваю. Сергей загадочно закатывает глаза:

— Военная тайна…

* * *

История эта закончилась совершенно трагически.

Буфетчица имела комнату в коммунальной квартире, в доме, расположенном рядом с училищем. Буквально через дорогу. Напротив нашей проходной. И вот на третий день знакомства, как нам впоследствии рассказал Сергей, Ефросиня пригласила его к себе в гости. Сама организовала ему увольнительную до утра, то есть до подъема. Были приняты все меры предосторожности: не дай Бог, чтобы соседи узрели молоденького курсанта в ее доме — как ни скажи — перепад в возрасте стыдный…

Ну вот, как только стемнело, Серега по водосточной трубе взобрался к Ефросине. Окно было заранее открыто.

Стол ломится от невиданной для курсантика еды: американская тушенка, нарезанная селедочка с кружочками лука, грибочки, в укутанном казане томится отварная картошка и прочее, и прочее.

Ефросиня в цветастом халате, от нее за версту несет духами «Красная Москва».

Итак, окно закрыто, штора опущена, Ефросиня, вся пылающая, прислоняется к подоконнику — из-под халата выставлена оголенная ляжка — сигнал к действию.

Недолго раздумывая (надо знать Сергея!), Сергей прижимает буфетчицу к подоконнику и наносит ей сокрушительный поцелуй, от которого она чуть не задохнулась.

— Давай раньше выпьем, — шепчет Ефросиня, расстегивая пуговицы на шинели.

Выпили. Сергей кинулся на это невиданное изобилие как тяжело раненный. Ефросиня не успевала ему подкладывать в тарелку: то соленый огурчик, то грибочки и все, что было на столе. Ну, просто праздник и только. Курсантик уминает все подряд, хозяйка что-то лепечет, курсантику не до разговора: уминает в обе щеки молча, только поддакивает, кивает головой — не до разговоров…

Сама же почти ни к чему не притронулась, так ковыряет кончиком маникюра для виду, томится в ожидании главного момента. Смотрит на парня, предвкушая то, чего давно у нее не было.

Постель, естественно, разобрана, подушки взбиты, керосиновая лампа зажжена и стоит у изголовья…

Еще дожевывая, Сергей снимает галифе, остается в одних кальсонах, Ефросиня эффектно сбрасывает с себя халат, открывая рыхлое тело с повисшими сиськами и животом в три складки. Ее глаза сверкают призывно, горят нездоровым огнем.

Наконец они валятся на кровать, с криком дикого зверя Фрося впивается в губы курсантика… И тут совсем некстати — сами понимаете, момент! — у Сережи внутри, от обилия незнакомой еды, что-то огромное рухнуло из живота и провалилось в прямую кишку. И пока его терзает ненасытная женщина, Сергей в панике судорожно думает: если он сейчас не окажется в туалете, катастрофы не миновать! Ей-богу, наделает в кальсоны… Опозорится на всю жизнь.