Всполошный звон. Книга о Москве - [63]

Это случилось в 1929 году. Школьником-второклассником я страстно мечтал о пионерском галстуке. В ту пору не было четких правил приема в пионеротряд. В одних школах принимали с девяти, в других с десяти, а в нашей так и с одиннадцати. А до того изволь томиться в октябрятах. У нас в классе учился славный очкастый мальчик Яша, он жил на Варварке, а отец его работал в ВСНХ. И вот мы узнали, что при ВСНХ есть детский клуб, где ребят «готовят в пионеры». Здесь учили ручному труду: строгать и пилить, клеить цветные аппликации, писать лозунги мелом на кумаче, а также рисовать, петь песни про костры, картошку и юного барабанщика, ходить в ногу и многим другим полезным в пионерской жизни вещам. Занятия проходили вечером, после уроков. Жил я довольно далеко отсюда, в Армянском переулке, от его угла до Варварской площади ходил трамвай № 21. Мне давали на дорогу гривенник, туда я должен был идти пешком, а возвращаться уже в темноте трамваем. Однажды, перестрогав и перемаршировав до обалдения, я перепутал трамвай и поехал в сторону, противоположную моему дому. Свою ошибку я обнаружил не сразу, лишь когда за окнами возник мост, а под ним река — черная, маслянистая, с тусклым отсветом. Я знал, что никакой реки мне переезжать не надо, и так испугался, что проехал еще две лишние остановки. Мимо бежали низенькие, слепые дома с черными подворотнями, редкие тусклые фонари, вывески, на которых ничего нельзя было разобрать. Наконец я очнулся и вышел из трамвая. Вокруг был темный, пустынный и, как мне казалось, бесконечно враждебный мир. Другой монетки у меня не было, пришлось идти пешком. Куда идти, я не знал и просто побежал назад вдоль трамвайной линии.

Так началось одно из самых значительных путешествий моей жизни. Потом я объезжу чуть не весь свет, но ничто так не врежется в память, как недальний путь от Заяузья к Армянскому переулку.

А началось все довольно-таки позорно. Я бежал по улице и плакал. Прямо-таки ревел от страха и тоски по дому. И образ бесстрашного барабанщика не витал передо мной. А потом, миновав мост, я натолкнулся на будто возникшую из-под земли женщину.

— Ты чего тут? — удивленно спросила она.

— Я заблудился. Мне в Армянский надо.

— Это где ж такое?.. Что-то не слыхала.

— Покровка… Маросейка…

— Мать честная!.. Куда ж тебя занесло?

— Я трамвай спутал.

Женщина рассмеялась и пошла со мной рядом. И как ни напуган, ни растерян я был, все же заметил, что лицо ее мокро от слез.

— Вы плакали?

— Еще чего! Луку надышалась. Эх, малый, ничто в мире слезиночки не стоит. Давай петь. «Ах, Коля, грудь больно, любила довольно…» Чего же ты? Подпевай.

— Не могу. Слуха нет.

— Беда! Не люблю, кто не поет. А ты бы хоть сам с собой пел.

— Я пою. С собой я всегда пою.

— Ну и правильно!.. — Она опять запела: — «Сире-ень цвете-от, не пла-ачь — приде-от!..» — и вдруг оступилась, сломала каблук.

Она пошла дальше, хромая, но тут нам повстречался пожилой человек в прорезиненном плаще, сапогах и суконной фуражке. Под плащом виднелась военная гимнастерка.

— Эй, дядя! — окликнула женщина. — Проводи мальца. Он заблудился, а я, вишь, охромела.

Бывший военный поворчал, но все же согласился.

— Прощай, — сказала мне женщина. — А смешно, сколько-то лет пройдет, ты вырастешь, станешь большим и никогда больше меня не увидишь. И я тебя не увижу. Понимаешь? Мы никогда-никогда с тобой не увидимся. И ты даже не вспомнишь обо мне…

И что же, почти минула жизнь, и, седой, старый, я хочу сказать той женщине: «Вы ошиблись, я никогда не забывал вас, вы всегда были во мне с вашим смехом, вашими слезами, вашей добротой».

Бывший военный повел меня куда-то вкось от улицы, плетением переулков, проходными дворами, он хорошо ориентировался на местности. Только шел он трудно, то и дело останавливался и прижимал руку к груди. Наверное, у него было плохое сердце. Он спросил меня, кто мне эта женщина.

— Никто, — растерянно ответил я.

— Это что еще такое? — загремел он. — Никто! Каждый есть кто-нибудь! Никто! Ишь, фендрик!

И я запомнил его слова на всю жизнь. В виду Ивановского монастыря дорога круто пошла в гору, и военный человек остановился.

— Мотор не тянет, — сказал он.

И хотя я еще боялся, все же нашел в себе мужество сказать:

— Дальше не надо. Я сам дойду.

— Молодец! — Голос его потеплел. — Терпеть не люблю трусов.

Я недолго оставался один. Теперь меня подхватил… немец. Да, да, настоящий немец, инженер, что-то строивший на Волге и проездом оказавшийся в Москве. Он бродил по Кулижкам, восхищаясь «таинственной Азией». Меня учили немецкому, и мы быстро нашли общий язык. Он тоже был хорошим человеком и довел меня по Старосадскому переулку до Покровки. А сам повернул назад, в «geheimnisvoll Asien».

Шефство надо мной взял новоиспеченный милиционер в форме с иголочки и хрустящих ремнях. Полный сознания своего величия, он свистком остановил воображаемое движение на пустой ночной улице и, взяв меня за руку, перевел на другую сторону.

— Переход у Сверчкова осилите или проводить?

— Осилю, — сказал я.

— Поглядите налево и начинайте движение. Достигнув осевой, поглядите направо и, если нет транспорта, продолжайте путь. — Он счастливо козырнул, и через несколько минут я был дома.