Всполошный звон. Книга о Москве - [19]
В этой гостинице останавливались Репин, Чайковский, Римский-Корсаков, чешский композитор Дворжак, Чехов. Здесь жил знаменитый полярный исследователь, создатель Фонда помощи голодающим Фритьоф Нансен.
А помните из «Дамы с собачкой»: «Приехав в Москву, она останавливалась в „Славянском базаре“ и тотчас посылала к Гурову человека в красной шапке». А вот так начинаются «Мужики»: «Лакей при московской гостинице „Славянский базар“, Николай Чикильдеев, заболел. У него онемели ноги и изменилась походка, так что однажды, идя по коридору, он споткнулся и упал вместе с подносом, на котором была ветчина с горошком…» Умирая в деревне, Николай мечтательно вспоминал: «Об эту пору в „Славянском базаре“ обеды…» То была его поэзия. И все-таки не знаменитыми постояльцами, не ветчиной с горошком и стерлядкой кольчиком вошел «Славянский базар» в историю русской культуры: здесь в июне 1897 года состоялась историческая встреча. Два небезызвестных в Москве человека — актер-любитель Константин Сергеевич Станиславский (Алексеев) и драматург Владимир Иванович Немирович-Данченко — были захвачены идеей создания нового театра, какого еще не знала Россия. Так за столиком «Славянского базара» с хрустящей накрахмаленной скатертью возник Московский Художественный.
МХАТ сразу начал с подвига: открыл Чехова-драматурга. До этого пьесы Чехова либо проваливались, как «Чайка» на петербургской сцене, либо тихо сходили на нет, как «Иванов» в Московском театре Корша. И только «художественники» смогли раскрыть эту неведомую на театре драматургию полутонов, глубокого подтекста, сильных чувств под завесой бытовой интонации. А спектаклем «На дне» МХАТ открыл другого великого драматурга — Максима Горького. Мне посчастливилось увидеть первый акт «На дне» в день горьковского юбилея почти в том же составе, в каком он шел на премьере, даже Константин Сергеевич покинул свое леонтьевское уединение, чтобы сыграть Сатина. Не было лишь Грибунина, зато были Москвин, Качалов, Лужский, Книппер-Чехова, Лилина, Вишневский. И все — в зрительном зале и на сцене — ждали появления Горького, который, увы, не приехал — заболел…
Я не представляю себе детства без чуда «Синей птицы» и ослепительной радости «Трех толстяков»; мне кажется, что в тревогу юности меня втянул щемящий спектакль «У врат царства» с Еланской и Качаловым, и невосполнимой потерей считаю, что по молодости лет не увидел «Братьев Карамазовых», зато мне выпало редкое счастье слышать монолог Дмитрия в исполнении — как холодно звучит это слово! — великого Леонидова.
Я больше говорил о людях, соприкасавшихся с Никольской улицей, нежели о ее обитателях. В какой-то мере это естественно. Никольская, как и весь Китай-город, кроме Зарядья, была коммерческой улицей. Знать и церковники давно поразъехались отсюда, уступив свои владения купечеству. А купцы жили преимущественно в Замоскворечье и других тихих местах Москвы, сюда же приезжали только для торга. Китай-город, подобно лондонскому Сити, пустел с окончанием рабочего дня.
Первопечатник Федоров и его подручный Мстиславец, равно и книготорговец Глазунов, уже упоминались, можно вспомнить еще об одном замечательном человеке, жившем на Никольской, — композиторе, капельмейстере знаменитого шереметевского хора С. А. Дехтереве.
Он был создателем первой русской оратории «Минин и Пожарский», взбодрившей патриотическое чувство соотечественников в канун войны с Наполеоном. Его выдающимся преемником был знаменитый Гавриил Ломакин. Ломакин тоже был крепостным Шереметевых, но у него хватило выдержки дожить до получения вольной, а Дехтерев не выдержал вечного унижения, сломался, запил и погиб.
По-настоящему прекрасна была Никольская улица, когда существовали Владимирские ворота, слева от которых высилась башня с шатровой кровлей, а справа — церковь Владимирской Божией Матери; я помню общемосковскую боль, когда эту чудесную и никому не мешавшую церковь снесли. Ворота были уничтожены еще раньше. Во время строительства метро первой очереди Никольскую улицу обрубили со стороны Лубянской площади и разбили чахлый скверик. Зачем это понадобилось — одна из московских градоразрушительных тайн.
Казанский собор на Никольской улице. 1626–1630 гг. Фото 1994 г.
Сооружен на вклад князя Д. Пожарского в память освобождения Москвы от поляков (строил собор подмастерье Л. Максимов). Первоначальный облик памятника раскрыла реставрация П. Барановского. В 1930-х гг. собор был разобран и вновь восстановлен в 1992 г.
Улицы Никольскую и Ильинку связывает проезд, называвшийся Богоявленским по находившемуся в нем монастырю, Большой Черкасский переулок и проезд Сапунова. Интересно бродить по этим узким переулкам, заходя в старые, захламленные дворы, забитые грузовиками, какими-то ящиками, бочками, контейнерами, среди которых снуют озабоченные люди. Вспоминаются деловые диккенсовские трущобы. Не счесть контор, иные примостились на площадках лестниц, в коридорах и переходах, другие внедрились в толщу стен или прилепились к ним, как ласточкины гнезда. Для дела использован каждый сантиметр площади. Такого нигде в Москве больше не увидишь: каждый дом — как соты, в каждой ячее — гущина напряженной деятельности.
