Вслед кувырком - [19]

— Рад познакомиться, Феникс, — говорит Чеглок.

Пожатие салмандера твердое и приятно теплое, кожа сухая, гладкая.

— Этот мужик нам пригодится, — говорит Халцедон. Вытащив сигарету, он зажигает ее простым прикосновением к коже салмандера. — Во-первых, сэкономим на спичках.

Феникс безмятежно мигает за голубоватым облаком дыма.

— Ты уж извини этого шахта, — говорит он Чеглоку. — Столько времени проторчал под землей, что мозги малость спрессовались. Позволь тебе представить нашу руслу — Моряну.

Ее рука поднимается к Чеглоку будто выпуклость невидимой волны, и тот, принимая руку, успевает подумать: «О Шанс, если такова она на суше, какова же она в воде?» Кожа у нее холодная и сухая, совсем не шероховатая — словно змеиная. Но ахает он не от прикосновения, скорее от того, что это прикосновение вызывает в ней, или кажется, что вызывает: алое свечение расходится по ее обнаженной руке горячечным румянцем, который Чеглок не может истолковать иначе, как признание, знак увлеченности. Да, но чьей? Ее игра цветов отражает его эмоции мириадами зеркал-чешуек? Или она демонстрирует собственное желание, свой интерес — или доступность? Руслы, при всей их созерцательной сдержанности, так же безудержно отдают свое тело траху, как и драке… только говорят, что сердце свое они не отдают ни любви, ни ненависти, будто ничего из того, что происходит на суше, их не трогает, и ничто ими не может владеть, кроме моря.

Моряна отнимает руку, и румянец на ней тут же бледнеет, сменяется ленивым дрейфом бледноватых, дымных цветов.

— Это был щедрый жест.

Голос ее звучит без интонаций, гладкий, как чернильная поверхность глаз, ни разу не моргнувших за все время, что она смотрит на Чеглока, впивает его, втягивает в их глубину и одновременно оценивает.

Он пожимает плечами, как он надеется — небрежно. У него кружится голова, он кажется себе неуклюжим, недомерком. Мысль о близости к этому завлекательному, обманчивому созданию в течение всех месяцев паломничества то ли чудесна, то ли ужасна — он пока еще не может понять.

— Интересно, — продолжает она, — будешь ли ты так же щедр при дележе трофеев нашего приключения, или у тебя возникнет соблазн оставить все себе?

У Чеглока глаза лезут на лоб.

Феникс фыркает:

— Моряна, ты чего? Боишься, что этот эйр не выдаст тебе твоей честной доли сокровища, которое мы пока еще даже не нашли?

Она поворачивается к салмандеру:

— Поступок Чеглока и менее щедр, и более расчетлив, чем кажется. Он надеялся купить наше восхищение и вызвать у нас чувство, что мы у него в долгу, одновременно смягчив неприятный эффект своего опоздания.

— Ладно, брось, Моряна, — звенит голос Халцедона. — Ты нам скажи, что ты думаешь на самом деле!

— Постойте! — говорит Чеглок. — Я поставил выпивку всему залу. И значит, я расчетливый эгоист?

— Быть живым — значит быть эгоистом, — отвечает Моряна, будто цитирует писание.

— Что-то я такого не помню в «Книге Шанса», — говорит Чеглок.

— Есть истины, не вписанные в «Книгу Шанса». История и опыт показывают, что каждое действие начинается с эгоистического интереса.

— Может быть, — соглашается Чеглок. — Но не каждое действие им же заканчивается.

— Кто может сказать, чем закончится начавшееся действие? Поскольку исход вещей лежит в царстве вероятности, или шанса, мудрее всего в своих рассуждениях ограничиться тем, что известно или может быть открыто с помощью разума. Я имею в виду мотивы, причины вещей. Только глупцы пытаются предсказать будущее. Кости открывают лишь то, что они открывают.

— А Святые Метатели? Они тоже глупцы?

— Они ничего не предсказывают. Это распространенное заблуждение.

— А что же они тогда делают, когда мечут кости и говорят о том, что будет? — сварливо возражает Халцедон.

— Ты, разумеется, согласишься, что они не говорят прямо о том, что будет. Их слова — загадки, на которые отвечает будущее, а не ответы на загадки будущего.

Чеглок глядит на них: это разговоры почти того сорта, который приводит к ночным визитам Святых Метателей и их карающим бичам, а то и путешествию на Психотерапевтический Факультет Коллегии Виртуального Разума.

— То есть ты считаешь, что у Святых Метателей нет никакого особого знания? — впрямую спрашивает Феникс.

— Помимо того, чему их учили по теологии вероятности и умения толковать выпавшие кости? Да, считаю.

— Так что, они мечут кости, а потом — что? Придумывают что-то? Врут нам?

От кожи салмандера начинает подниматься дым, и Чеглок ощущает заметное повышение внешней температуры. Шагнув назад, он натыкается на кого-то, стоящего прямо за спиной, и бормочет извинения, гадая, не превратится ли сейчас первая встреча его пентады в кабацкую драку.

— Напротив, — отвечает Моряна, и голос ее все также спокоен. — У них в распоряжении есть статистика за сотни лет, подробные записи результатов метания костей по всем категориям вопросов и по всем ситуациям. Когда Святые Метатели говорят нам о будущем, на самом деле они ссылаются на прошлое. По моему опыту, именно к этому знанию они и прислушиваются. В конце концов, что есть история, как не голос Шанса?

— Но, Моряна, — возражает Халцедон, — ведь правда, что я знаком с тобой лишь сегодня с утра — не такая уж древняя история, но даже за этот краткий промежуток от моего внимания не ускользнуло, что ты носишь на себе кости, как все мы. Я даже видел, как ты их метала, решая, возвращаться ли сюда, чтобы ждать Чеглока. Более того, ты послушалась результата метания. Если будущее нельзя предсказать, зачем тогда вообще давать себе труд метать кости, тем более слушать, что они говорят?