Вслед кувырком - [12]

Наконец, склоняясь перед неизбежным, Чеглок сует гордость в карман и спрашивает у проходящего Святого Метателя дорогу к площади Паломников. Жрец, русл, слушает горестную повесть не мигая, потом без слов достает две четырехгранные кости из складок пестрой рясы. Отщелкнув на декоративно большой пряжке пояса крышку, образующую небольшой серебряный столик, он рисует в воздухе лемнискату. Чеглок играет концом цепочки в ухе, глядя на жреца, а тот с завораживающим изяществом, присущим самым незначительным жестам руслов, три раза быстро мечет пожелтевшие кости, потом складывает столик обратно в пряжку, прячет кости куда-то в рясу, поправляет пояс, прокашливается и смотрит Чеглоку прямо в глаза.

— На площади Паломников для тебя ничего нет, — говорит он.

— К-как? — Чеглок ошеломлен, возмущен, это уже последняя капля. — Это какая-то ошибка, Ваша Случайность! Я же прошел Испытание!

— Кости не лгут.

Русл говорит без выражения, голос его ровен, как камбала. Чешуйки на голове — те, что видны Чеглоку, — тусклые, как старое олово, оплетены, будто паутиной, сетью шрамов от разрезов, но невредимая чешуя на руках сверкает на солнце, словно вода, колеблемая бризом, играя цветом рясы и отбрасывая водопад цветных зайчиков. Миндалевидные глаза — сплошь чернота; даже с такого близкого расстояния не видно ни склеры, ни радужки — один только зрачок. Глаза не моргают, и Чеглок находит в них лишь свое отражение.

— Я не понимаю, — говорит Чеглок сдавленным голосом. Гнев выходит из него вихрем, раскручиваясь спиралью в самые глубины этих бездонных глаз. — Это ошибка, Ваша Случайность? Я провалил Испытание? Что вы хотите мне сказать?

— Возвращайся в свое жилище, — говорит Святой Метатель не без доброты в голосе.

— Н-но… я же не знаю дороги, — произносит Чеглок, сдерживая слезы.

— А это я могу тебе подсказать, — говорит жрец и объясняет дорогу.

* * *

— А вон еще кто-то едет. — Эллен отрывается от букв и прислушивается к шуму машины, ползущей по шоссе № 1 на север, к Реховот-бич. За последние три часа, когда ураган стал сильнее, движение по шоссе, видимое сквозь незакрытые щитами окна береговой стороны дома, снизилось от постоянной цифры три-четыре машины в минуту до случайной одинокой легковушки, фургона или пикапа. — Я думаю, нам стоит уехать. Я думаю, нам давно уже надо было уехать.

Билл пожимает плечами, не отрываясь от спинки стула, не отводя глаз от телевизора, где крутится старый черно-белый вестерн в снежной буре помех. Громкость выведена на ноль, последние сообщения о погоде и советы гражданской обороны ползут внизу экрана. Ветер, будто живой и целенаправленный в своей сдержанной пока ярости, дует и плюется, воет в печной трубе, как армия волков, а волны дождя хлещут диссонансной музыкой по дому и почти заглушают гудение объявлений по радио, где сообщается об урагане.

— Что ты думаешь, все уже знают, Эл, — говорит Билл. — Но мы останемся. Попробуй все-таки верить если не в этот дом, то хотя бы в своего отца.

— Соседи все давно уже собрались — и привет. Даже местные. Может, они чего-то знают, чего мы не знаем?

— Поживем — увидим. Ты слышала по радио то же, что и я, Эл. Пока что эвакуация добровольная. Если это изменится, или Белль станет сильнее, мы едем. Договорились? Вещи уже в машине, до убежища в Дэгсборо доедем за десять минут. Но это будет приключение, без которого я предпочел бы обойтись. Ты как предпочитаешь: спать на своей кровати или отвоевывать место для спального мешка на полу гимнастического зала средней школы «Лорд Балтимор»?

— Бог ты мой! — звенит голосок Джилли, пораженной неописуемым ужасом этого видения. — Ни хрена себе ночевочка — на полу вповалку, да еще с кучей местных!

Джек ничего не говорит, погруженный в буквы на руках у себя и Джилли: рядом позиция с удвоением слова, и можно все буквы выставить, только вот чуть-чуть исхитриться…

— Снобы вы, молодежь, — говорит дядя Джимми, партнер Эллен по этой второй игре в матче из трех партий, определяющих чемпионов семьи Дун.

Закрыв окна щитами, все собрались возле телевизора, играя в разные игры и прислушиваясь к обрывкам информации, которая при всей своей трезвой искренности не в состоянии заглушить или хотя бы приглушить хор скрипов и стонов, исходящих из дома, болтающегося под ногами в яростном и кажущемся неудержимым движении, от которого возникает чувство, что все строение не просто вознесено, но уже унесено и отдано на волю ветра и волн — как парусник прошлых веков, штормующий в открытом море.

Дядя Джимми скрючился в углу дивана, Джек растянулся в другом, держа планку с буквами на приподнятом колене, между ними сидит Эллен, покачиваясь над своими буквами, а тем временем Билл напротив Эллен откинулся на опущенную спинку коричневого кожаного кресла, из-под прищуренных тяжелых век глядя в телевизор, будто в любой момент готов заснуть. Такая же летаргическая поза у него в шоу «Внутри Пояса», когда он убаюкивает говорливых гостей и коллег-участников, усыпляет их бдительность, а потом неожиданно колет острым наблюдением или иронической репликой в сторону, выданной с невероятным чутьем момента и крокодиловой злобностью У. К. Филдса.