Всколыхнувший мир - [11]

И внимательно изучал все, что попадалось на пути: строение горных пород и необычные тропические растения, насекомых и птиц. Он собирал минералы, ловил змей, аккуратно записывал наблюдения за погодой. Он был настоящим натуралистом: вся Натура, как в старину торжественно величали природу, стала объектом его наблюдений.

А потом возвращался на корабль, ставший для него родным домом, радостно отвечал на подшучивание друзей. «Бигль» раздувал паруса и плыл дальше. Оправдывая свое имя, он рыскал по всему океану, чтобы не пропустить ни одного острова, все нанести на карты.

Опасности подстерегали любознательного натуралиста на каждом шагу. Чарлз избегал их каким-то чудом. Группа матросов отправилась на берег, чтобы поохотиться на бекасов. Какое это было искушение для него! Но он устоял, поборол свою охотничью страсть: надо было срочно обработать собранные коллекции. И судьба словно вознаградила его за преданность науке. Азартные охотники подхватили на берегу жесточайшую тропическую лихорадку. Трое матросов умерли. Дарвин вполне мог бы последовать за ними...

При одной из стоянок в заливе Байя-Бланка в Бразилии он познакомился с местными пастухами - гаучос, и они взяли его на охоту за страусами. («У гаучосов наглое, надменное выражение лица, но они вежливы; усы, длинные черные волосы; огромные шпоры; бледные лица. Высокого роста, вид у них такой, точно они способны перерезать вам горло и при этом отвесить вам поклон...»)

Добывали они огромных птиц с помощью необычного оружия - боласов: несколько тяжелых шаров на длинной веревке. Чарлз, конечно, не удержался: старательно раскрутил над головой шары, похожие на пушечные ядра, метнул их куда-то наугад...

И едва не вылетел из седла, потому что запутал веревкой боласа не шею страуса, а ноги собственной лошади...

Ни одного страуса добыть ему не удалось. Но он возвращался радостный и гордый. Охотничья поездка наградила его куда более редкостной и ценной добычей. Он вез на корабль кости какого-то ископаемого животного. Его зоркий глаз подметил, как они торчат на склоне холма из земли, размытой недавним ливнем.

Несколько дней Дарвин копался в этом холме. Кроме костей, он выкопал череп какого-то древнего зверя, похожего на носорога. Потом извлек из земли огромную челюсть другого ископаемого животного. На ней сохранился всего один зуб, И по этому зубу, показав, что он недаром внимательно изучал труды Кювье, молодой натуралист определил: челюсть принадлежала мегатерию - древнему ленивцу.

Но Дарвин подметил и кое-что опровергавшее теорию катаклизмов Кювье. В тех же слоях земли, где нашел он челюсть мегатерия, оказались и древние раковины - совсем такие, как современные! Они подтверждали справедливость идей Ляйелля. Видимо, животные в далеком прошлом вовсе не погибали все сразу, как уверял Кювье. Бывали, конечно, в истории случаи эпизоотии - губительных эпидемий среди животных или их массовой гибели от порой неясных причин, как это было с мамонтами и динозаврами.

Но Ляйелль прав: многие виды животных, существующие и поныне, известны со времен третичной эры. Выходит, животный мир менялся постепенно, как и рельеф планеты?

В Монтевидео его ожидали письма и посылки из дому. И среди них оказалась посылочка от заботливого профессора Генсло, а в ней новенький, только что вышедший второй том «Основ геологии». В нем Ляйелль от проблем чисто геологических перешел к описанию перемен в живой природе.

Да, перемены властно вторгались уже и сюда, хотя в ботанике и зоологии пока еще последним словом был закон, сформулированный великим систематиком Линнеем. Он звучал как заклинание: «Видов столько, сколько различных форм было создано в самом начале. Видов столько, сколько различных форм произвел в начале мира всемогущий; эти формы, согласно законам размножения, произвели множество других, но всегда подобных себе».

Однако чем больше познавали натуралисты красоту и многообразие мира, тем чаще они начинали сомневаться в справедливости этих окаменевших заповедей. Начиная исполинскую работу по приведению в порядок всего известного в его времена мира животных, Линней насчитал 1104 вида. А к тому времени, как Дарвин отправился в путешествие, число известных науке видов уже достигло ста тысяч - и конца открытиям не было видно!

Изучая это поразительное многообразие форм, многие ученые обращали внимание на то, что виды, конечно, не могли оставаться окаменевшими и неизменными. Об этом писали Бюффон, Ломоносов, Эразм Дарвин и другие натуралисты. В год рождения Чарлза Дарвина вышла наделавшая много шума «Философия зоологии» Ламарка. В ней он страстно отстаивал идеи об изменчивости видов.

Во втором томе Ляйелль часто упоминал Ламарка, многие его примеры использовал для подтверждения своих взглядов, но в главном с ним опасливо не соглашался: «Мы должны предполагать, что, когда творец природы создавал животных и растения, уже были предвидены все обстоятельства, в которых было предназначено жить их потомству, и дарована была им организация, способная увековечить вид».

Мысли же Ламарка о происхождении человека вообще вызвали у Ляйелля пренебрежительную насмешку. Он назвал их «грезами тех, кто воображает, будто орангутан может превратиться в человеческую расу».