Всевеликое войско Донское - [47]

Позднее, когда французский лейтенант Эрлих встретивший Новый год в офицерском собрании лейб-гвардии казачьего полка и слышавший, как там играли русский гимн, настойчиво говорил донскому атаману, что «такая проповедь монархизма неуместна и не входит в планы союзников», атаман сказал ему:

– Что прикажете мне играть, когда величают Великую, Единую и Неделимую Россию?

Эрлих молчал.

– Большевики играют вашу «Марсельезу», но это гимн Франции, но не России, – продолжал атаман.

– Да, «Марсельезу» играть неудобно, – согласился Эрлих.

– У меня две возможности – играть в таких случаях «Боже, царя храни», не придавая значения словам, или играть похоронный марш. Я глубоко верю в Великую, Единую и Неделимую Россию и потому играть похоронный марш не могу… Я играю русский гимн, и он всегда останется русским, что бы ни случилась.

Атамана за это за границей считали монархистом.

Русский гимн как бы еще теснее спаял все общество, собравшееся в атаманском дворце. Капитан Бонд, взволнованный всем виденным, несколько раз повторил: «Как это хорошо! Как хорошо все то, что я вижу!»

На другой день офицеры союзных держав были на обеде, устроенном в честь их съехавшимися в Новочеркасск депутатами Войскового Круга. Это был вполне «демократический» обед. На главном месте сидел председатель Войскового Круга В. А. Харламов, по правую руку – атаман. Далее вперемежку иностранные гости, управляющие отделами и члены Круга. Мундиры с серебряными донскими погонами офицеров и генералов перемешались с рубахами с темно-синими и защитными погонами простых казаков и урядников, избранников народа, рядом с изящно сшитыми в Новочеркасске сюртуками были домашнего изготовления «тройки». Оживление было общее. Было много речей. Но главное было то, что и англичане, и французы торжественно подтвердили, что они помнят заслуги России, что они желают ее освобождения от большевиков и что они помогут Добровольческой армии и Донскому войску. Каждое слово союзников, раздававшееся здесь, в зале бывшего областного правления, где был обед, звучало далеко и разносилось по самым глухим станицам и хуторам, доходило до казачьего фронта. Депутаты с обеда шли на прямой провод и посылали во все места телеграммы о том, что они видали и что слышали.

И смысл их телеграмм был один: «Союзники с нами и за нас!..»

Это было 26 ноября, день святого Георгия Победоносца. В Новочеркасске был традиционный парад и обед георгиевских кавалеров. На этот парад съехались изо всех полков, со всех фронтов и позиций казаки, георгиевские кавалеры. И они знали от своих депутатов, от людей, которым они верили безусловно, они знали это от своего атамана, который их никогда не обманывал, что союзники прибыли и помощь близка – это говорил им атаман на их обеде в станичном правлении и в гарнизонном собрании, и они сами видели иностранные формы и слышали иностранную речь на спектакле в театре Бабенко, где в ложе у атамана сидели его гости – английские и французские офицеры. На другой день они поехали по своим полкам на студеную обледенелую позицию в свои примитивные окопы, и они понесли ликующую весть – помощь близка!..

27 ноября союзники посетили Донскую офицерскую школу, где особенно заинтересовались практическими работами офицеров в столярной и слесарной мастерской, где офицеры сами изготовляли все принадлежности телеграфа и телефона, потом были в военном училище, смотрели езду юнкеров, выездку ими лошадей, стрельбу, гимнастику и фехтование. После юнкерского завтрака они были на кладбище. Они видели бесконечно длинные шеренги крестов – жертв междоусобной войны и насилий большевиков. Они читали простые, но так много говорящие надписи: «Партизан Чернецовского отряда, гимназист Платовской гимназии 5-го класса», «партизан, реалист», «сестра милосердия, замученная большевиками», «неизвестный доброволец», и таких крестов были многие, многие сотни. При них служилась торжественная панихида, и они ходили на могилы Каледина, Назарова, Богаевского …

Серое небо низко нависло над землею. Глухо шумели голыми сучьями деревья кладбища. Обрывки печальных песнопений неслись по кладбищу, и странными были яркие ризы духовенства и голубые кафтаны певчих посреди унылой степи, уставленной бесконечными рядами белых крестов. С кладбища союзники поехали в кадетский корпус, потом в Донской Мариинский и Смольный институты. Неотразимо прелестное впечатление производила эта масса девочек и девушек в голубых юбках и белых передниках, глубоким низким институтским реверансом приветствовавших гостей-освободителей. Барышни говорили стихи по-французски и по-английски, играли на рояле, пели и танцевали.

– А не забыли ваши барышни своего русского гимна? – спросил капитан Ошэн у начальницы института. – Не могли бы они нам спеть его на прощание?

Начальница бросила вопросительный взгляд на атамана. Атаман кивнул головой.

– Mesdemoiselles, – сказала начальница детям, – иностранные гости спрашивают, не забыли ли мы наш русский гимн. Споем им его!

Никто ничего не говорил и не подсказывал девушкам – это все случилось в полной мере неожиданно. Все институтки, как одна, повернулись к иконе своей покровительницы Марии Магдалины, и девичий хор дружно и согласно запел «Боже, царя храни». И это была молитва, а не гимн, молитва, пропетая с глубоким чувством, с чистыми слезами умиления на глазах…