Всемирный следопыт, 1930 № 05 - [26]
— Э-эх, Кузьма! — засмеялся Степан Максимыч. — Не бойсь ничего, за русаками пойдем, на бугры; никакой куницы в седьмом нету…
— А мне чего ж бояться, куниц я на своем веку добыл сколько тебе не видать! А что в седьмом нету — я и без тебя знаю!
Мы вышли.
— Зачем ты тревожишь старика? — упрекнул я Степана Максимыча.
— А зачем он завистной? Потому и тревожу! По-его теперь выходит — ежели вокруг пчельника найду куницу, то не бить ее, вроде как она его, а по-мне — хоть на самом пчельнике попадись, все одно убью, потому лес теперь ни для кого не заказан! А тревожится он понапрасну, никакой тут куницы быть не должно…
Перед вечером, к концу охоты, усталый и иззябший, я стоял на просеке, прислушиваясь к собаке, гонявшей беляка. Хотелось есть, хотелось сидеть у пылающего очага в избушке со стаканом горячего крепкого чаю. Неутомимый Степан Максимыч крутился неподалеку по осиннику, пытаясь перехватить гонного беляка. Гон приближался ко мне. Я приготовился, забывая на миг усталость. Но вместо беляка на просеку неожиданно вышел Степан Максимыч. Согнувшись, он что-то рассматривал на снегу. Я подошел к нему. Он выпрямился и, указывая на еле заметный след, пересекавший просеку, взволнованно проговорил:
— Куница.
Некоторое время в молчании мы смотрели друг на друга. О чем думал Степан Максимыч — я не знаю. Я думал о Кузьме Петровиче. Совсем близко от нас прошла с гоном собака, но обоим нам было теперь не до зайца. Добыть куницу для Степана Максимыча — значило заработать тридцать рублей; для меня это был первый случай поохотиться за куницей.
— Давай распутывать след, — сказал Степан Максимыч. — Должна она быть здесь, потому для кормежки самое подходящее место. Ты иди по следу, а я сейчас моментом обрежу круг.
«Обрезать круг» — на языке охотников означает замкнуть в круг след зверя. Вместо того, чтобы итти по следу, который десятки раз может возвращаться назад, охотник свертывает с него и описывает большой круг в том же направлении, в каком идет след, с таким расчетом, чтобы начало и конец круга сошлись. Если след зверя не пересек линии описываемого круга — значит зверь в кругу, и тогда уже охотник начинает распутывать след в полной уверенности, что зверь находится на определенном участке леса.
Степан Максимыч пошел влево, а я, вглядываясь, медленно двинулся по самому следу. Лес был смешанный: березки, осины, кое-где ели и сосняк и совсем редкие дубы.
— Ежели след оборвется — стой и жди меня! — приказал уходя, Степан Максимыч.
С неповторимым старанием и внимательностью разбирался я в запутанном ходе осторожного и хитрого хищника; несколько раз останавливался в полном недоумении, возвратившись к тому самому месту, от которого начал свои поиски. Начинал снова — и снова запутывался. Сбивали многочисленные беличьи следы, напоминавшие отчасти след куницы. Так безрезультатно пропутался я почти на одном и том же месте вплоть до прихода Степана Максимыча.
— Должна непременно быть здесь, — сказал он весело. — Круг небольшой дал. Пьем ноньче могорыч, теперь никуда от нас не уйдет! Куда след ведет? Разобрался? Пойдем вместе.
Поминутно пригибаясь к земле, Степан Максимыч быстро закружил по лесу, перешел небольшой выруб и через каких-нибудь пятнадцать минут остановился, посматривая на верхушку осины.
— Что? — шопотом спросил я, подходя ближе.
— Пошла верхом. Видишь, след кончился… — озабоченно проговорил Степан Максимыч и осмотрелся.
— А почему ты думаешь, что она пошла верхом?
Степан Максимыч нагнулся к основанию осины, у которой оборвался след, и показал мне на снегу осыпавшийся со ствола мох.
— Тут она прыжок дала, — пояснил он, — на эту самую осину, — вишь, насорила?
— Что же нам теперь делать? Пойдем домой! — разочарованно предложил я, в полной уверенности, что теперь куница для нас недосягаема.
— Без куницы домой не пойдем! — твердо отрезал Степан Максимыч. — Вот если очень далеко ушла верхом, ну, тогда правда, не взять, потому поздно, смеркаться зачинает.
Для меня было совершенно непонятно, как можно определить направление, в котором ушла куница по верхушкам деревьев. В первый раз я усомнился в словах Степана Максимыча и с неохотой, разбитый мгновенно насевшей на меня усталостью, поплелся за ним.
«Куница пошла верхом, по деревьям, а он смотрит вниз, на снег, — думал я — Домой бы теперь, чайку бы…»
Лес стал реже. Чаще попадались дубы. Собака, бросившая гонять зайца, присоединилась к нам. Так же, как и я, она лениво плелась сзади. И посматривая на нее, я находил в ней молчаливого своего единомышленника: она тоже была измучена, ей тоже хотелось в избушку, где ее ждала еда и мягкая подстилка, на которой так приятно лежать после целого дня беспрерывного гона и лизать пылающие натруженные лапы, а потом уснуть крепким несобачьим сном и изредка вздрагивать во сне, нарушаемом лесными виденьями…
— Степан Максимыч, идем домой!
— Сейчас мы ее найдем, — выпрямился Степан Максимыч. — Здесь она… Сюда шла! — показал он рукой на группу старых дубов впереди.
— Почему?
— Видишь, когда она идет верхом, роняет на снег то кору, то сломит сучок, я и примечаю, это все одно что след. Теперь надо смотреть на дубья, если дупло приметишь — непременно тут.
