Всемирный следопыт, 1930 № 05 - [19]
Тогда Апон понял. На том берегу было «пибоди», на этом будет обрез. А в середине — смерть.
Выпрямляясь, он бросил весло. Льдины звенели. Течение медленно выносило полузатонувшую лодку прямо к сходням уже пристающего парома. Толчок. Еще, еще. Корма медленно повернулась, прижимаясь к камням.
— Три версты еще! — беззвучно прошептали окоченевшие губы. — Еще три! До района… а нога…
Он деревянно и фальшиво усмехнулся. Затем — медленно и бережно занося больную ногу — вылез из лодки и стал неподвижно, полузакрыв глаза. Ледяная дрожь трепала худое мокрое тело.
Мерный грузный топот отчетливо приближался. Фыркали лошади. Апон сжал веки… Сейчас…
— Эй, товарищ! — звонко сказал кто-то совсем рядом.
«Товарищ?» — он поднял глаза.
На алюминиево-чистом фоне снежных холмов ровным частоколом застыли шлемы витязей. Шашки нежно звенели о сталь стремян. А восемьдесят глаз смотрели лучисто и так же нежно, как прозвучало короткое слово «товарищ». Вороной мерно посапывающий конь вынес вперед командира. Он наклонился к Апону и спрашивал удивленно:
— Товарищ, что с вами?.. Товарищ!
Но Апон уже не слышал, что говорил ему начальник посланного на истребление волков взвода N-ского кавалерийского полка. В глазах хакаса ярче солнца отражались сорок пятиконечных звезд.
Через два с половиной года знойным летом ехал я вместе с агентом Мясопродукта по глухим местам Чебаковского района, Хакасского округа. Шелкотравная степь и солнечное небо расстилались кругом. Последний улус давным-давно остался позади, но на зеленых склонах холмов паслись многотысячные бараньи гурты. Я удивился и спросил:
— А это чьи?
— Колхоза «Хакас-овцевод», — с готовностью отвечал мой спутник. — Здесь у меня, батенька, крупнейшие закупки. Лучшее мясо и лучшая шерсть. Образцовый колхоз. Пять улусов объединились. Шерсточесальную фабрику имеют, школу, ясли, клуб и в нем даже уголок безбожников. Раньше-то здесь все баи да шаманы ворочали, ну а как расстреляли двоих за кулацкий террор — предулуссовета, видите ли, да батрака они убили, — так сразу колхозное дело пошло. Впрочем здесь и председатель мастак. Активист. Недавно из комсомола в партию передали. И дело делать умеет. Может слышали: хакас Алгачев, Апон?!
Охотники за пшеницей.
Биографические рассказы Поля Крюи.
I. Цель жизни — пшеница.
Неизвестно, когда и как началась охота человека за пшеницей. Никто не помнит имени того первого земледельца, который «приручил» дикую пшеницу юго-западной Азии — того неизвестного гения, которому много тысячелетий назад впервые пришла в голову мысль сохранить семена этого жизненно важного растения на случай голодовки его племени. Так почему бы нам не начать эту историю с замечательных дел американца Марка Карльтона?
Карльтон был суровым и фанатичным мечтателем, какими были вероятно те безыменные египетские, ассирийские, китайские и американские борцы с голодом, которые впервые решили копить воду, чтобы заставить сухую почву производить пищу в изобилии. Но, называя Карльтона мечтателем, мы вовсе не хотим сказать, что он был кабинетным ученым, отвлеченным теоретиком. Прежде всего это был человек дела, обладавший энергией динамомашины, настоящий американец средне-западной области — рослый дюжий детина; работал он не покладая рук и не зная усталости.
— Я проживу вероятно до ста лет, — говорил он своим друзьям.
Он никогда не отрывал глаз от той черной земли, из которой колос пшеницы извлекает крахмал и клейковину; от каждой новой почвы он ждал какого-то сказочного урожая.
Марк-Альфред Карльтон родился в поселке Иерусалиме, в штате Охайо. Первоначальное образование получил там же, в сельской школе. В 1876 году, когда ему было десять лет, он со всей семьей переехал в Клауд-Каунти, в Канзасе, и здесь ему сразу пришлось узнать, какая тяжелая задача — вырастить пшеницу в этой суровой стране. Как раз в том году все посевы поселенцев были уничтожены черной ржавчиной, выпивавшей сок из соломинок и заставлявшей зерна сморщиваться в колосьях. Карльтон ходил тогда еще в коротких штанишках, но в своих воспоминаниях о том времени он пишет: «Ядовитые споры носились в воздухе как серные пары и щекотали ноздри».
Это событие оставило в сознании мальчика неизгладимый след. Увлекался ли он плаванием, играл ли в бэзбол, он никак не мог отделаться от преследовавших его мыслей, не мог позабыть вида и запаха ужасных, пожиравших молодые посевы спор черной ржавчины, этого бича пшеничных полей.
В 1887 году, когда Карльтону исполнился двадцать один год, он получил скромный сверток пергамента, перевязанный красивой ленточкой, в котором говорилось, что он удостоен звания баккалавра наук Канзасского сельскохозяйственного колледжа. Но юноша был уже далеко впереди своих учителей. Он был талантливым ботаником, самородком-одиночкой, и казенное образование не могло оказать на него плохого влияния. Все свободное время он проводил на плоской горячей равнине Канзаса, и это безбрежное земельное пространство было его лабораторией.
Карльтон целыми днями ползал на животе, рассматривая сквозь увеличительное стекло пятнышки ржавчины на стебельках различных трав и растений, или с сосредоточенным видом сидел и ковырялся в черной высохшей земле, изучая ее состав.
