Всемирный следопыт, 1930 № 03 - [34]
Он хотел купить два мешка муки и несколько банок пороху. Но большевик, продававший эти товары, сказал:
— Нет, байе, ты богатый. У тебя еще от купцов осталась мука. Ее много, мы даем только бедным, у кого нет.
Мукдыкан даже не понял: как это так ему не хотят давать муки? Может быть белка у него плохая? Вынул лисицу, а русский опять:
— Не то, любезный, твои шкурки очень хороши, их добывал, вероятно, опытный охотник. А все-таки муки тебе мы не дадим, потому что у русских теперь совсем другая власть, она заботится больше о бедных.
— Ну, давай пороху тогда, — попросил Мукдыкан.
— И пороху не дадим: ты даешь его другим и берешь с них за него в три раза дороже…
Так и не дали. Правда, мука у него еще есть в лабазе, да и пороху найдется немало, но разве может кто запретить, чтобы у него было еще больше, раз для обмена есть пушнина, и она не хуже чем у других? Купец всегда давал ему товаров столько, сколько он хотел, даже когда их было мало, — другим отказывал, а ему давал.
И это все Тумоуль рассказывает большевикам о том, что есть у Мукдыкана.
Вот и теперь: он пошел туда, к люче. Расскажет им о том, что Мукдыкан продал дочь другому, а сам раньше обещал ее Тумоулю. Что ж, пожалуй и в самом деле украдет Гольды-рек, русские помогут, ведь они и на это смотрят совсем не так, как принято смотреть. Надо поторопиться отдать ее Кульбаю, пусть увозит поскорее в свой чум.
Эта мысль обеспокоила старика. Он поднялся и сел. В чуме было темно, очаг еле тлел. Шепталек громко храпела, пришлепывая губами. Спина у Мукдыкана заныла, стало мало воздуха. Надвинул на ноги торбасы, накинул на плечи кухлянку и двинулся из чума.
Ночная прохлада приятно освежила, сразу стало легче. Лунный свет заливал полянку, но за ее пределами стояла густая тьма. Вверху серебряным дождем пересыпались звезды. Завидев хозяина, собаки поднялись от потухшего костра и стали тереться о ноги, но, видя, что на них не обращают внимания, вернулись на прежнее место. Мукдыкан постоял, прислушиваясь к тишине, потом бесцельно прошел к лиственницам, к которым привязывали оленей. Темный предмет, висевший на одном из сучков, привлек его внимание. Это был мешок с имуществом работника. При виде его у старика внутри все закипело. Опять вспомнилось: «Не утащи из жадности чего-нибудь из моего мешка»… «Я вор? Нет, это ты пожалуй будешь вором…» В голове мелькнула новая мысль, и старик вдруг съежился, его обдало ледяной струей. Разве он не может свести с работником счеты так, что тот будет весь век помнить? Определенного решения еще не было, даже не хотелось, чтобы оно было, но что-то в нем твердило: «Могу… могу… сделаю… сделаю…»
Мукдыкан еще не был уверен, сделает ли это, когда рылся в дальнем углу чума. Но уши ловили малейший шорох, а руки сами искали то, что нужно. Наконец нужный предмет был найден, и после этого уже никаких колебаний не было. Бесшумно, как рысь, вышел из чума. Постоял, прислушиваясь, повертел в руках пушистый предмет, — это была шкурка черной лисицы, добытая минувшей зимой Тумоулем, — а затем решительно направился к висевшему на дереве мешку. Снял мешок, вынул из него зимнюю кухлянку, — Тумоуль не будет ее развертывать, даже если завтра полезет в мешок, — потом завернул в нее драгоценную шкурку и, положив все это на прежнее место, повесил мешок на дерево.
«А теперь посмотрим, кто будет вор», — думал Мукдыкан.
Но злорадное торжество вдруг угасло. Острый страх захлеснул до потери дыхания. Из тьмы на поляну вышла темная лохматая фигура.
— Кто? — еле ворочая языком и чувствуя как дрожат ноги, спросил застигнутый врасплох старик.
Неведомое существо не двигалось и молчало.
— Кто это? — повторил он.
Снова молчание.
— Что за человек? Буду стрелять! — уже осмелев, крикнул Мукдыкан.
Фигура вдруг круто повернулась к лесу, и дикий крик огласил тайгу.
«Джероуль, сумасшедший…» — с облегчением подумал Мукдыкан.
Когда укладывался в постель, шевелилось сомнение: не видел ли Джероуль, как он подбросил в мешок шкурку? Но, поразмыслив, успокоился: ведь Джероуль ничего не понимает, он сумасшедший.
Выкурил трубку, завернулся в шкуры и спокойно заснул…
КАК ЭТО БЫЛО
СЕРЕБРЯНАЯ ПОДКОВА
Рассказ К. Алтайского
И тайгу, и пади, и сопки обступала тихоокеанская осень. В воздухе, холодном и ломком как лед, разлита была чрезмерно потрясающая катастрофическая тишина.
На сопках — беспорядочные груды меди, платины, червонного золота, бронзы и ржавого красноватого железа.
Это листья и травы, охваченные ужасом гибели и тления.
Несокрушимые и величавые стояли кедры. И далеко — далеко под холодной синевой неба покоился холодный, цвета индиго Великий и Тихий океан.
Я, случайный гость великолепного Приморья, был соглядатаем нежданного прихода осени. Хрустальные стояли дни, и золотая теплынь висела над сопками. Южные склоны сопок были покрыты густыми фиолетовыми коврами медоносной таволожки.
Великим и тихим был Великий Тихий океан. И вдруг полярным дыханием ягелевых тундр рванулся с Татарского пролива ледяной бешеный норд-ост, заколыхался над сопками туман, и, неторопливая, как предсмертный холодок в жилах, разлилась осень — пора белой луны и тленья трав.
