Всемирный следопыт, 1929 № 02 - [17]
Увы! Немногое удалось нам найти. По счастливой случайности уцелело наше запасное белье, платье и обувь, хранившиеся в прочном железном сундуке. Там же были спрятаны мой дневник, все заметки и чертежи и запасные патроны. Нашли сковородку, несколько жестянок с консервами и медную кастрюлю. Из исковерканных коробок удалось добыть немного чаю и сахару. Уцелели, хотя и в избитом виде, наши ружья. Они висели в палатке и вместе с ней были отброшены циклоном далеко в кусты. Нашли также топор, пилу, стамезку, гвозди и несколько досок от ящиков. Все остальное было сожжено, разбито, расплющено и размочено. Погибли все мои коллекции, гербарий, реактивы, кодак, все пленки и снимки…
Две недели мы залечивали свои раны, отдыхали, чинили шлюпку, у которой был проломлен борт. Оправившись, сели в шлюпку, подняли парус и через неделю были на Мысовой. Там сели в поезд и поехали в Иркутск. Тотчас же по приезде в город я пошел к моему приятелю, преподавателю физики и химии, и рассказал ему обо всем, что мы видели и пережили.
Вначале он слушал внимательно и серьезно, но потом стал улыбаться и под конец откровенно расхохотался:
— Иван Николаевич, не сердитесь! Я верю только одному, что вы в тиши дикого края набрели на несколько удачных мыслей по части механики и химии и что пережили жестокий ураган. Остальное, конечно, бред.
Я возмутился:
— Но ведь со мной был и Павел! Спросите его.
— Дорогой мой, если бы было даже два или три Павла, то и тем никто не поверит.
— Но у меня есть рисунки, есть зентарская азбука. Мы с Павлом довольно свободно говорим по-зентарски.
— Вам скажут, что буквы и язык можно придумать.
— Чорт побери, а рисунки?
— Да вы ребенок, что ли? Фотографические снимки, вы говорите, погибли.
Я окончательно потерял терпение:
— Ну, так у меня есть гораздо больше: точный рисунок снаряда, чертежи его механизмов, формулы разложения атомов, анестезирующего излучения и невесомого сплава…
Глаза у моего слушателя заблестели; он перестал улыбаться.
— Не шутите? Покажите-ка эти формулы.
Но тут я опомнился. Показать химику то, что я добыл ценою дружбы с погибшим Баиро-Туном, ценою близости к смерти, то, что я считал величайшей драгоценностью… Нет, я ничего никому не покажу…
— Этого я не могу сделать.
— Ну, вот видите. Как же вы хотите, чтобы вам поверили?..
Через неделю я принял окончательное решение. Во время моего пребывания в Америке я подружился со студентом Иэльского университета Вильямом Амори. Я по целым часам слушал его мечты о великой будущности химии, о силах природы, которые суждено покорить человеку, о грядущих полетах на планеты. Он уверял меня, что работает в этом направлении и нашел верный путь. Впоследствии мы часто переписывалась, и я знал, что он всецело погрузился в осуществление своих проектов и работает в одном глухом местечке в Техасе. Я поеду к нему и поделюсь драгоценным материалом, полученным от «санзефа» Баиро-Туна. Павел не хочет со мной ехать. Сибирь и тайга ему милее всех планет и всей науки. Я оставляю ему на память эту рукопись.
И. Н. Снежков.
Прочитав рассказ Снежкова, я сперва пожал плечами, а затем подумал: «Почему бы и нет?..» И вдруг вспомнил об одной газетной заметке, попавшейся мне на глаза года два назад, которую я считал американской «уткой». В заметке говорилось, что ученый Амори построил в Техасе снаряд ракетного типа для полета на Марс и держит его в строгой тайне. Репортерам удалось узнать, что пробы полета оказались удачными. Однажды Амори с тремя товарищами поднялся и исчез в пространстве. В заметке добавлялось, что снаряд поднимался не строго вертикально, а спиральной линией. Удалось ли отважным путешественникам выправить полет снаряда, достигли ли они Марса или погибли в пути — неизвестно. У них имелось могучее радио, но никто на земле не получил от них ни весточки. Я подозреваю, что Павлу известно об этом полете больше, чем кому бы то ни было. Если он вернется из экспедиции на Курильские острова, он, вероятно, расскажет мне много интересного.
Вернулись в Мурманск из краеведческого похода по Центральной Лапландии. «Следопыту» принадлежит честь первого посещения глухого горного района Монче и Волчьей, Вороньей, Юавденч, Ягодной, Медвежьей и Салманской тундр, где не было ни одной экспедиции. Углубиться в неисследованный край на границе Финляндии помешали исключительно глубокие снега — свыше 1½ м. Олени выбивались из сил. Восемь ночей провели под открытым небом при морозе до пятидесяти градусов. Взятые консервы оказались испорченными, и мы терпели голод. Всего проделали: на оленях около 450 километров, на лыжах 330, на промысловом боте 50, пешком 30. Несмотря на опаленную магнием руку, Горлов сделал до 150 набросков. Собран богатейший краеведческий материал.
Мурманск
23/I—29 г. Белоусов.
За тунгусским дивом.
Очерки участника экспедиции помощи Л. А. Кулику — Ал. Смирнова.
I. На север!
Сибирь встретила меня приветливо. За щетинистыми грядами Урала хмурое небо прояснилось, и солнечные, почти летние дни, чередуясь со звездными ночами, провожали меня до самого Тайшета. Погода не изменилась и тогда, когда, дождавшись в Тайшете новых участников экспедиции — И. М. Суслова и Д. Ф. Попеля, — командированных Красноярским исполкомом, мы погрузились на подводы. Три пары лошадей помчали нас на север.
