Всемирный следопыт, 1926 № 03 - [12]

Никон Стар поправил на носилках голову обессилевшего от волнения американца и ответил спокойно:

— Да. Гибнет. Рушится все, что бросает тень, что заслоняет от человечества солнечный свет.

Несколько успокоясь, Бэрд Ли спросил с притворным сочувствием:

— Вероятно, от землетрясения есть несчастья и здесь…

— Да, кое-какие, — небрежно ответил Никон Стар, — они исправляются и завтра будут готовы. Ведь мы не строили горделивых башен и рекордных перекрытий, рассчитанных на предельные нагрузки. Мы зальем трещины цементом или утрамбуем их глинкой, — вот и все. Людей погибло немного, — вода успела залить лишь несколько луговых полигонов.

Он обратился к летчику и приказал ему спуститься.

— Вы встретите в клинике вашего старого знакомого, доктора Гафтера. Он вас быстро поставит на ноги.

Санитарный аэроплан мягко присел на лужайке в парке клинического городка. Никон Стар сдал американца на попечение профессора Гафтера.

— Ага, мой молодой друг! Вам везет в нашей стране, — весело приветствовал Бэрда Ли профессор клиники Чинграу, — вам везет, я говорю. Не прошло и месяца, а вам представляется второй случай, — и во второй раз, я надеюсь, вы столь же блистательно убедитесь… Спокойствие, спокойствие… Это экран, — я хочу про светить вашу голову… Ха-ха, — просветить, то-есть я ее просвечиваю, а не просвещаю. Вы понимаете. Ого. Перелом основания черепа. Гм. Надеюсь, что вы убедитесь в успехах нашей медицины. Нашей хирургии, я хотел сказать…

Профессор не столько говорил, сколько делал, осматривая Бэрда Ли, просвечивая его голову.

— Вы сами можете видеть на экране свой череп, — говорил он американцу. — У вас крепкий череп… Впрочем, у всех американцев, насколько я знаю, крепкие и толстые черепа. К счастью или к сожалению, не знаю. От такого удара любая голова разлетелась бы вдребезги, — у вас же не помято даже темечко, и только вот эта трещина в основании черепа… Гм. Я не теряю надежды, что вы еще раз убедитесь в величии нашей хирургии… Он теряет сознание. Прекрасно. Положите его на операционный стол. Вспрысните в шею анестезирующий препарат. Нет, не то, вспрысните раствор «либерана № 707». Так. Теперь мы снимаем черепную крышку… О, какой мозг!

Вот так… Теперь закройте крышкой голову. Прекрасно. Все швы сошлись. Перевязку. Воды. Воды, говорю вам. Дайте ему вздохнуть оксигеном… Что? Пульс? Прекрасно. Он приходит в сознание. Перенесите его на постель Пульс. Так. Он открыл глаза… Друг мой, вам придется до вечера сохранить полный покой… А вечером…

— Можно мне видеть Янти?..

— О, да. Вечером. Вечером вы ее увидите в Дворце Земли. Там сегодня будут показывать на трехмерном фотофоноэкране прелюбопытные вещицы. В вашей Америке все вверх дном.

— В моей Америке. Почему же опа моя? — Бэрд Ли, лежа на койке, пожал плечами.

— О, разумеется, — воскликнул профессор Гафтер, — опа столько же моя теперь, как и ваша. То-есть — ничья.

Мир, сударь, потрясен нами в самых основаниях своих… До приятного свидания. Развлекайтесь. Если угодно, включите радио: весь мир сейчас кричит о том, что рушатся, так сказать, основы мировой, ха-ха, культуры.

— Ну, — сердито проворчал Бэрд Ли, — мы эти штучки знаем, кричат о мировой культуре, а разумеют собственные несгораемые шкафы…

— Именно так. До приятного свидания.

Профессор Гафтер оставил Бэрда Ли на койке в саду. Над Бэрдом Ли шелестели шелковистые листья клена; сквозь них порой пробрызгивало золотом солнце. По веткам клена прыгал черный дрозд и задорно насвистывал веселую песню. Бэрду Ли стоило протянуть руку и дернуть за шнурок, чтобы тотчас разверзлась черная пасть подвешенного к стволу клена громкоговорителя. Но Бэрд Ли медлил. От пережитых потрясений он смертельно устал.

Бэрд Ли не знал, что сделал хирург клиники Чинграу с его головой, ибо это врачебная тайна, а поданное ему профессором Гафтером перед уходом питье наполняло все существо бывшего американца приятной истомой сладостного покоя. И черная пасть с затейливой маркой радиографного агентства — «Всему свету», готовая изринуть поток новостей, застыла, раскрыв рот, в изумлении от необ’яснимого равнодушия: Бэрд Ли от нее отвернулся.

Бывший американец, лежа на койке, подставлял свое лицо поцелуям то прохладным — ласкового ветерка, то горячим — солнца. Черный дрозд скакал по веткам и свистал неутомимо.

II. За черною чертою

Самонадеянное и самодовольное мнение профессора Гафтера о могуществе хирургии и о крепости черепа Ли оправдалось, но не так скоро. К вечеру Бэрд Ли еще был очень слаб и не мог самостоятельно двигаться. О том, чтобы ему пойти вечером в Дворец Земли нечего было думать. Дежурный врач утешил бывшего американца, если только это было утешением, что и Янти еще не оправилась от ушибов, полученных ею при разрушении плотины горного завала. Только на следующий вечер Янти явилась в отделение клиники, где лежал Бэрд Ли. Она пришла с Никоном Стар, и Бэрд Ли поймал себя на неприязненном к нему чувстве.

Голова Янти была в повязке, но девушке не изменило ее обычное веселье. Она со смехом вспомнила, что Ли ни за что не хотел расставаться с ней, даже умирая: на эту тему в XIX веке был бы написан чувствительный роман. Бэрду Ли оставалось принять эту насмешку за оригинальное выражение благодарности Янти за то, что он спас ей жизнь, на что опа и не намекнула, — очевидно, здесь считается самым обыкновенным делом, если человек с риском погибнуть спасает другого. Или, быть может, опа думает, что обязана жизнью этому верзиле. Никон Стар тоже улыбался, вспоминая свой вчерашний разговор с Бэрдом Ли.