Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916–1931 годы - [211]

У этих сокрушительных потерь не было одной общей причины. Но существовала определенная закономерность. Война шла повсюду: на поле брани, в тылу, в доках Шанхая, на полях Украины, на сталелитейных фабриках Рура, и остановить ее было уже невозможно. Все (даже победа) требовало непомерных расходов. Трудно было объяснить, что такое самоопределение, и еще труднее добиться его, но претензии на имперское превосходство уже вызывали неприятие и открытое осуждение. Во внутренней политике для имперских авантюр средств почти не оставалось. Война вела к тому, что этих средств становилось еще меньше, а демократия ощутимо ограничивала свободу действий как с точки зрения расстановки приоритетов в расходах правительства, так и с точки зрения легитимности принимаемых им решений. Наконец, соперничество между державами в военной, экономической и политической сферах выступало в качестве основной уравновешивающей силы. Кандалы, сковывавшие «одной цепью» различные страны, были настоящими[1369].

Это с потерями для себя испытала Британия на Ближнем Востоке, когда то, что казалось недорогим приобретением в одном, оборачивалось чрезмерно высокой ценой на другом стратегическом направлении, будь то на берегах Рейна или в Бенгалии.

Если у всех этих печальных событий и был один общий знаменатель, то он заключался в ослаблении позиций европейских держав, возникших еще в XVII веке по образцу, который затем через Японию попал в Азию, – ослаблении перед лицом вызовов новой эпохи и развития новых направлений в экономической, политической и военной власти, воплотившихся в Соединенных Штатах Америки. В ноябре 1928 года министерство иностранных дел Британии отмечало в своем меморандуме: «В лице Соединенных Штатов Америки Великобритания сталкивается с феноменом, не имеющим аналогов в нашей современной истории, – со страной, которая больше нашей в 25 раз, богаче в 5 раз, имеет в 3 раза большую численность населения и амбиции, вдвое превосходящие наши, со страной, которая почти неуязвима и, по меньшей мере, не уступает нам в зажиточности, жизненной энергии, технической оснащенности и прикладной науке. Это страна поднялась до своего нынешнего уровня развития в то время, когда Великобритания до сих пор не может прийти в себя после сверхчеловеческого напряжения военных лет, обременена долгами и страдает от безработицы». При всем разочаровании, которое сопровождало поиски путей сотрудничества с Соединенными Штатами, вывод был один: «сотрудничество почти в любой сфере более выгодно для нас, чем для них»[1370]. Это относилось к Британии и всей империи, и в еще большей степени ко всем остальным странам, которые когда-то были великими державами. Перед всеми этими странами стоял один и тот же вопрос. Если противостояние невозможно, то на каких условиях будут строиться отношения «взаимного сотрудничества» при новом мироустройстве?

I

Одним из решений, принятых на столь неудачно начавшейся в апреле 1922 года Генуэзской конференции, омраченной успехом Рапалльского договора, было решение о возврате к общему золотовалютному стандарту. Внимание, которое Вашингтон в 1924 году уделял плану Дауэса и выпуску новой, обеспеченной золотом рейхсмарки, указывало на то, что эти вопросы теперь входили в число новых приоритетов трансатлантических связей. Золото становилось основой восстановления нормальных отношений, гарантом финансового порядка. Но, как показал ход событий начиная с 1920 года, последствия таких перемен не могли быть безболезненными[1371]. Для установления финансового порядка требовалось согласие по вопросам, связанным с внутренними и внешними долгами. В этом смысле ситуация в Германии отличалась тем, что ее внутренний долг буквально испарился под воздействием инфляции. Страна была обременена репарациями, но в остальном баланс страны был безупречен. В отличие от Британии, Франции или Италии, Германия не была обременена союзническими долгами. При этом некогда процветавшие предприятия и ухоженные города представляли собой первоклассный залог.

Поэтому стабилизация Веймарской республики после 1924 года обеспечивалась за счет значительного притока американских кредитов, предлагаемых частным предпринимателям и органам управления различного уровня, но не рейху, считавшемуся банкротом[1372]. То, что такой приток капитала предполагал дефицит торгового баланса, способствовал росту цен, заработной платы и неконкурентному повышению курса обмена валюты, не вызывало особой тревоги. Главным было движение денежной массы. И даже то, что когда-то наступит время расчета, не сильно беспокоило Штреземана. Берлин надеялся, что в случае кризиса ему удастся привлечь своих новых американских кредиторов, чтобы противостоять репарационным претензиям Британии и Франции. Задолженность перед Америкой станет тем рычагом, с помощью которого можно будет добиться пересмотра условий[1373]. В 1925 году, находясь в неформальной обстановке, Штреземан как-то заметил: «Надо просто набрать достаточно долгов; надо набрать столько долгов, чтобы кредитор понимал, что крах заемщика создаст опасность для его собственного существования»