Всем смертям назло - [11]
В ту зиму я не училась, потому что в уезде школу развалили саботажники. Мне дали работу в библиотеке: составлять каталог по десятичной системе. Я ездила в город на совещания библиотекарей. На них нам делали доклады о текущем моменте и о внутреннем положении, а также о десятичной системе в библиотечном деле.
Книг у нас в библиотеке было море-океан, потому что мы забрали библиотеку бывших хозяев завода да еще свезли из соседнего помещичьего имения, что осталось после пожара. Я читала запоем все подряд.
Зима была метельная. Иногда Народный дом заносило так, что не выберешься. И я оставалась ночевать в библиотеке. Коптилка горела до утра, копоть черными мухами летала в воздухе, — я читала!
Приезжал на завод Валерий. Он уже не носил солдатскую папаху, а, несмотря на мороз, щеголял в кожаной кепке-комиссарке. Он ее носил чуть набекрень. В ней он мне нравился еще больше. У него были синие, блеклые, как будто выцветшие, глаза. Такими становятся васильки к концу лета. Мне нравились его каштановые волосы, кудрявые после тифа, и даже оспины на носу.
Я уже хотела открыть свои чувства, но подумала, что успеется.
Иногда Валерий приходил ко мне в библиотеку. «На хвылыночку», — говорил он. Но оставался допоздна. Мы сидели с ним в книгохранилище, где я топила печку-буржуйку, чтобы не отсырели книги. Дровишки трещали в печке, Валерка сидел на стремянке, курил роскошные папиросы «Сафо» и учил меня, как на свете жить. Так это называлось.
— Ты, Лелька, конечно, маху дала, что родилась девчонкой, — говорил Валерий, — еще долго, понимаешь, женщина у нас будет на подхвате. Не взять ей с маху позиции. А ты не оглядывайся на то, что девка, — дуй до горы!
И «для примера» Валерка рассказал мне историю своего друга Мишки Семенова, который еще недавно был грузчиком в Николаеве, а теперь «вырабатывался в крупного государственного деятеля».
Поучения Валерки были туманны, но находили во мне живой отклик.
Книгохранилище Валерке не нравилось.
— Слушай, давай где-нибудь поуютнее устроимся — предложил он.
— Можно в «кабинет индивидуальной работы»... — согласилась я.
— Во! Подойдет!
— Так там холодно.
— Затопим.
— А там печки нет. Камин один!
— Камин? — обрадовался Валерка. — Слушай, это красота! В Петрограде я жил в дворянском доме с камином... Где у тебя дрова?
Выяснилось, что дрова еще надо колоть. Валерка с наслаждением орудовал топором, и мы растопили камин в «кабинете индивидуальной работы».
Валерка разостлал свою тужурку на полу перед камином, и мы опять сидели до рассвета.
Мы говорили обо всем, но больше всего о мировой революции. Валерка еще немного касался проблемы пола и любви, которая, по Энгельсу, должна быть свободной, так как моногамия хороша только для буржуазии.
Я поддержала разговор, хотя не знала, что такое моногамия. Когда Валерий ушел, я моментально полезла в энциклопедию и сразу узнала все. И у Энгельса я тоже вычитала, что, действительно, моногамия родилась из потребностей буржуазного общества.
Вообще я начиталась политических книг и так здорово стала во всем разбираться, что секретарь комсомольской ячейки сказал про меня: «Елена Пахомовна Смолокурова является вполне подкованным товарищем».
Это была высокая оценка. Слово «подкованный» в этом смысле было в большом ходу. Так что, когда возчики свеклы во дворе у кузницы кричали что-то насчет подковки лошадей, то это уже не звучало.
Весной я заявила родителям, что еду учиться в город.
— Теперь ученья никакого нет, — мрачно сказал папа, — теперь революция.
Мама заплакала в передник. Меня это мало трогало: передо мной маячили огни большого города, и он мне представлялся Парижем прошлого века, а я сама чувствовала себя каким-нибудь Люсьеном — недаром проводила ночи за книгами.
Город, голодный, холодный, неприветливый, встретил меня дождем. Дождь шел не такой, как у нас, на просторе, а зажатый в узком переулке между двумя рядами многоэтажных домов. И пахло не сырой землей и свежей зеленью, а табаком и мокрым асфальтом.
Я забежала в подъезд какого-то дома. Подъезд был внушительный. Над массивной дверью с забеленными стеклами красовалась вывеска с почерневшей позолотой: «Ампир». Я не поняла, что это. Думала: может быть, сокращенное название какого-то учреждения, но ничего не подходило, потому что все названия начинались на «губ».
Так я стояла, держа за бечевку сверток со своими пожитками, а дождь все шел и шел. Я не знала, где искать пристанища: было воскресенье, и в губкоме комсомола не было ни души.
Какой-то парень, накинув пиджак на голову, бежал по улице, громко распевая: «Здех Пилсудский! Здех Пилсудский! Здех Пилсудский, — здех!»
Он влетел ко мне в подъезд и толкнул меня плечом так, что я ощутила его крепкие мускулы под футболкой.
— Ты что дурак или родом так? — огрызнулась я, отлетев к стене.
— Смотри, какая злюка! — удивился парень. — Я ж не нарочно. Ты здесь живешь?
— Нет, — отрезала я.
— А где?
— У тебя на бороде! — Я вдруг заплакала злыми слезами. — Нигде, нигде я не живу.
— Нигде? — Парень схватил железной рукой мою руку и потащил меня по лестнице. Так Володька Гурко ввел меня в коммуну, или, вернее, «втолкнул», потому что я упиралась.
Повесть о замечательном большевике-ленинце, секретаре Московского комитета партии В. М. Загорском (1883–1919). В. М. Загорский погиб 25 сентября 1919 года во время взрыва бомбы, брошенной врагами Советского государства в помещение Московского комитета партии.
Роман посвящен комсомолу, молодежи 20—30-х годов. Героиня романа комсомолка Тая Смолокурова избрала нелегкую профессию — стала работником следственных органов. Множество сложных проблем, запутанных дел заставляет ее с огромной мерой ответственности относиться к выбранному ею делу.
Ирина Гуро, лауреат литературной премии им. Николая Островского, известна как автор романов «Дорога на Рюбецаль», «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Ольховая аллея», многих повестей и рассказов. Книги Ирины Гуро издавались на языках народов СССР и за рубежом.В новом романе «Песочные часы» писательница остается верна интернациональной теме. Она рассказывает о борьбе немецких антифашистов в годы войны. В центре повествования — сложная судьба юноши Рудольфа Шерера, скрывающегося под именем Вальтера Занга, одного из бойцов невидимого фронта Сопротивления.Рабочие и бюргеры, правители третьего рейха и его «теоретики», мелкие лавочники, солдаты и полицейские, — такова широкая «периферия» романа.
В апрельскую ночь 1906 года из арестного дома в Москве бежали тринадцать политических. Среди них был бывший руководитель забайкальских искровцев. Еще многие годы он будет скрываться от царских ищеек, жить по чужим паспортам.События в книге «Ранний свет зимою» (прежнее ее название — «Путь сибирский дальний») предшествуют всему этому. Книга рассказывает о времени, когда борьба только начиналась. Это повесть о том, как рабочие Сибири готовились к вооруженному выступлению, о юности и опасной подпольной работе одного из старейших деятелей большевистской партии — Емельяна Ярославского.
«Прометей революции» — так Ромен Роллан назвал Анри Барбюса, своего друга и соратника. Анри Барбюс нес людям огонь великой правды. Коммунизм был для него не только идеей, которую он принял, но делом, за которое он каждый день шел на бой.Настоящая книга — рассказ о прекрасной, бурной, завидной судьбе писателя — трибуна, борца. О жизни нашего современника, воплотившего в себе лучшие черты передового писателя, до конца связавшего себя с Коммунистической партией.
Широкому читателю известны романы Ирины Гуро: «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Песочные часы» и другие. Многие из них переиздавались, переводились в союзных республиках и за рубежом. Книга «Дорога на Рюбецаль» отмечена литературной премией имени Николая Островского.В серии «Пламенные революционеры» издана повесть Ирины Гуро «Ольховая аллея» о Кларе Цеткин, хорошо встреченная читателями и прессой.Анатолий Андреев — переводчик и публицист, автор статей по современным политическим проблемам, а также переводов художественной прозы и публицистики с украинского, белорусского, польского и немецкого языков.Книга Ирины Гуро и Анатолия Андреева «Горизонты» посвящена известному деятелю КПСС Станиславу Викентьевичу Косиору.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.