Вселенский неудачник - [52]

Вообще должен сказать, что в те дни я сильно в себе разочаровался. Выяснилось, что иметь дело с собственными копиями – занятие крайне неприятное. Все Титы оказались на редкость неуживчивыми, сварливыми, нетерпеливыми, все без исключения мнили себя непризнанными гениями, лезли командовать, а вот слушаться никто не желал. К физическому труду Титы были не расположены, не любили его и норовили свалить всю работу друг на друга, что являлось невозможным по той причине, что они имели дело с подобными себе. Всяческие комплексы произрастали на Титах таким пестрым букетом, что любой психиатр нашел бы здесь тему для диссертации. Я никогда не предполагал, что у меня столько отвратительных качеств!

Я узнал, что со мной нельзя договориться, что я не внимаю самым веским доводам, а когда меня убеждают, только презрительно фыркаю и смотрю волком. Несмотря на это, я мягкосердечен и порой, если на меня нажать, могу сделать что-нибудь себе во вред.

Мало того, не только внутренне, но и внешне я производил впечатление крайне неприятного субъекта. Все мои копии были косноязычны, сутулились, ставили ступни носками внутрь, задумываясь, бесконечно тянули «э-э», раздражаясь, становились вспыльчивыми, имели тягу к рукоприкладству, громко сморкались, а по ночам ужасно храпели.

К тому же мое исключительное невезение передалось всем Титам без разбору. То и дело во время загонной охоты какой-нибудь недотепа Лукич впечатывался носом в дерево, падал в яму или, замахиваясь дубиной, засвечивал не по кабану, а по затылку своего ближайшего собрата.

С общением дело тоже обстояло неважно. О чем бы ни начинал говорить один Тит, все другие Лукичи это уже знали и самым бесцеремонным образом его обрывали или ловили на лжи, особенно когда речь шла о юношеских воспоминаниях или успехах у женщин.

Если в первые дни мы еще как-то ладили между собой и даже затевали порой глубокомысленные философские дискуссии, в которых обсуждали выгоды и преимущества своего положения с самых разных точек зрения, проявляя удивительное единство мнений, то вскоре как-то незаметно перессорились, поменяли мнения и норовили закончить любой спор потасовкой. По этой причине физиономии многих из нас украсились синяками и шишками, а суммарное количество зубов у Лукичей перестало без остатка делиться на тридцать два.

Не доверяя друг другу и боясь, чтобы кто-нибудь из Титов не улетел под шумок, мы втащили ракету на высокий деревянный помост, утыканный колючками, и поставили вокруг него стражу из дюжины малознакомых между собой Лукичей.

Порой, забираясь на высокое дерево, я смотрел вдаль и видел на горизонте курящиеся дымки костров. Это означало, что Титы обитали и там, однако основное общение у меня происходило с теми несколькими сотнями знакомых Лукичей, которые жили по соседству.

К этим Лукичам я постепенно привык, а других, неизвестных мне Титов, побаивался, не зная, как они отреагируют, если я подойду к их костру. Скорее всего отколотят и прогонят, защищая свои шкурные интересы. На то, что они примут меня за своего, надеяться не приходилось. К описываемому времени мы научились неплохо отличать друг друга по различным мелким приметам. У нас появились даже прозвища, например, Поцарапанный, Насморочный, Откушенное Ухо, Спорщик, Пуговичник, Шлемовщик, Носочник и другие.

Если сначала все мы были абсолютно идентичны, то с течением времени у каждого из нас под воздействием различных обстоятельств стали развиваться индивидуальные черты[5].

Так в нашей среде появились Титы-ворчуны и Титы-стоики, трусоватые Титы и Титы-герои, Титы-хамы и Титы-счастливчики. Был даже один Тит-мыслитель, во всяком случае, многие его таковым считали, хотя лично мне долгое время казалось, что он малость не в себе. Целыми днями этот Тит сидел под деревом и чертил палочкой карты созвездий, а когда его пытались чем-нибудь загрузить, приходил в бешенство и начинал бросаться камнями.

Месяца через два дичи в лесу стало попадаться все меньше, и под угрозой голода отношения между разными племенами Лукичей вконец испортились. Стал процветать откровенный разбой.

Как-то вечером, когда мы, пробегав целый день, добыли лося, вытащили его на поляну и собрались жарить, из леса выбежала большая, человек в двести, толпа Титов, отколотила нас, отняла лося и скрылась в чаще. Предводительствовал шайкой Лукич со свернутым носом, одетый в скафандровые брюки. До сих пор не пойму, как мог я в лице этого Брючника так низко пасть? Понимая, что набеги его банды будут повторяться, мы вошли в союз с несколькими ближайшими племенами, разгромили шайку, а самого Брючника, поймав, так отмутузили, что он с неделю отлеживался у костра, а потом куда-то пропал.

В следующий раз о Брючнике мы услышали нескоро. Один из лесных Титов, прибившихся к нашему племени, принес известие, что Брючник отыскал где-то стойбище кочевых Титов и стал у них единовластным диктатором – вроде Чингисхана. Услышав об этом, мы долго качали головами, не понимая, что могло заставить других Лукичей подчиниться этому проходимцу, разве только то, что у него были штаны.

Месяц сменялся месяцем. Лишенные календарей и практически отброшенные в каменный век, мы не считали дни, поглощенные борьбой за существование. Не знаю, может быть, кто-нибудь из Титов и не ленился делать зарубки, но я этих зарубок не видел.