Всего один вздох - [5]

Неожиданно на солнце наполз небольшой клочок облака, и всего на одно мгновение черты девушки проступили в окне чётче. Рейн, даже не успевший сфокусировать взгляд, успел увидеть только её глаза.

Если бы вновь выглянувшее солнце смотрело на Рейна таким же равнодушно-спокойным взглядом, каким он сам только что разглядывал незнакомку, оно бы удивилось перемене, произошедшей с ним за этот неуловимый миг. Расслабленное тело Рейна напряглось, как пружина, ожидая лишь команды от сознания, чтобы броситься вперёд, прильнуть к стеклу, просверлить его взглядом. Но сознание находилось в слишком большом смятении, чтобы отдавать какие-то команды. Рейн боялся того, что мог увидеть.

Ему померещилось. Ему просто померещилось. Это память снова издевается над ним именно тогда, когда ему вздумалось наслаждаться спокойствием. Он не мог увидеть эти глаза. Последний раз он видел их много месяцев назад — исчезающими за стеной дождя, растворяющимися в ночи без рассвета. После этого они не являлись ему даже в бреду ночных видений, сколько бы его пересохшие губы не твердили одно и то же, не повторяли имя…

Лотта.

Телу Рейна наскучило ждать команды, и оно решило действовать само по себе.

Нет. Это не она. Прижавшись лбом к стеклу, Рейн отчётливо видел, что это не она. Мускулы Рейна, натянутые, как стальные жилы, постепенно размякали, превращаясь в желе. Теперь, затенив часть стекла согнутой рукой, он мог лучше рассмотреть девушку. Ирония была в том, что теперь его меньше всего интересовал её облик.

Он отошёл от окна, удивившись тому, как ослабели его ноги, и улёгся на диван. По потолку по-прежнему бегали колючие тени.

Рейну неожиданно подумалось, что в эти последние секунды, когда он стоял у окна, он мог бы даже увидеть выражение на лице девушки. Всё это время, что он разглядывал её, она тоже не спускала с него глаз. Почему? Может быть, на её лице он смог бы прочесть ответ?

Беда была в том, что он не мог толком припомнить ни выражения, ни самого лица — только глаза.

Только человек умеет узнавать другого человека по глазам. Простое сочетание красок, чёрное отделено от белого каким-то ещё цветом. Ресницы и веки — рамка для картины. Что же такого в этих глазах? Что выделяет их из миллионов? Разрез ли, делающий уголки глаз чуть более загадочными, словно прячущими что-то, не всегда доступное даже самым внимательным? Искра ли в зрачке, то ли белая, то ли золотистая, цвета самой жизни — та, которую никогда не могут точно передать ни картина, ни плёнка? Или неповторимое мягкое тепло радужки, цвет которой только человек, напрочь лишённый воображения, мог назвать "серым"? Почему человек умеет узнавать другого человека по глазам? Не потому ли, что видит не их, а то, что скрывается — нет, раскрывается за ними?

Глаза были единственным из всего облика девушки, что Рейн чётко запомнил.

И глаза же были единственным, что он помнил из облика Лотты.

Вот только теперь эти два воспоминания почему-то путались.

Ночь встретила Рейна всё в том же положении, в котором с ним простился предыдущий закат. Врачи Танненбаума уже привыкли к тому, что он почти не выходит наружу, совершенно пренебрегая возможностью дышать живительным сосновым воздухом. Пренебрегает — и бог с ним. Целью санатория было обеспечить всем пациентам покой, а уж в чём они этот покой находили — их дело.

Рейна, казалось бы, такой порядок полностью устраивал. Он целыми днями просиживал у окна в своём кресле и покидал его, только когда приезжала Грета. Вместе с ней обычно появлялся санитар, делал ему укол… и в себя Рейн приходил только снаружи. Через несколько часов, вернувшись в коттедж и распрощавшись с сестрой, он снова усаживался в кресло и смотрел в окно — закрытое, всегда закрытое.

Никто не знал, что Рейн пытается высмотреть в этом окне — даже теперь, когда его взгляд с трудом пробирался сквозь темноту, но мог разобрать лишь белые с красными полосками стены. Где-то там, на этой стене, чернело ещё одно окно. Иногда по вечерам в нём зажигался свет и появлялся девичий силуэт…

Сегодня её окно молчало.

Рейн понимал её. С тех пор, как незнакомка перехватила его взгляд, она часто подходила к окну, снова и снова вступая в молчаливый разговор. Но сколько бы их глаза ни могли сказать друг другу, это было слишком странное общение — даже в условиях санатория для сумасшедших. Конечно же, ей было мало взглядов — и в то же время они были единственным, что ей мог дать Рейн. Когда её образ исчезал за бликами на оконном стекле, ему порой хотелось выскочить из кресла, выбежать из дома; нужно было всего лишь пересечь лужайку, сделать какой-нибудь десяток шагов — и всё… Но нет, не всё. Нужно было ещё распахнуть входную дверь, за которой раскинулся мир с его жарким дыханием. И всего один вздох мог убить Рейна. Поэтому он оставался в кресле, бессильно наблюдая за тем, как тает за стеклом её лицо, её серые глаза, к мягкости взгляда которых примешивается всё больше разочарования…

Вчера она широко распахнула своё окно. Рейн видел, как колышутся в лёгком ветерке её волосы, как шевелятся её губы, пытаясь что-то сказать ему — ему, который не сделал ничего, чтобы услышать её слова. Их разделяло лишь несколько метров, но всё происходящее казалось ему похожим на немое кино: плотные рамы не пропускали никаких звуков. Врачи санатория позаботились о том, чтобы ничто не нарушало покой их пациентов. Не их вина, что эта предусмотрительность сейчас лишала Рейна покоя…