Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [51]

Леонтина спросила:

— Мы идем к Фуассу?

— Нет, — ответил Лампьё, — мы идем туда… — И он указал жестом направление, противоположное дороге к пивной.

Она машинально пошла за ним, не говоря ни слова; но спустя несколько мгновений прошептала:

— Дело в том, что мне бы нужно зайти к себе в гостиницу.

Лампьё не стал спорить.

— Ладно, ступай! — сказал он. — А далеко это?

— Не близко.

— Я провожу тебя, — сказал Лампьё и пошел с Леонтиной.

Она повернула налево и вскоре достигла Севастопольского бульвара, в домах которого уже зажигались огни.

В этот час улицы были запружены народом, и трамваи носились по рельсам, точно огненные стрелы. Полисмены по временам останавливали на перекрестках движение экипажей. Останавливались и прохожие, скопляясь в группы. Потом экипажи, один за другим, возобновляли свое непрерывное движение, а пешеходы переходили через поперечную улицу.

Ночь надвигалась. То тут, то там по бокам тротуаров можно было видеть сидящих на скамейках старых женщин, о которых никак нельзя было подумать, чтобы они могли торговать своими прелестями, — до такой степени они имели поблекший и отталкивающий вид. Другие старые женщины прогуливались вдоль лавок… Люди-сандвичи расхаживали с рекламами на спинах. Хлыщи с истасканными лицами бродили группами, и очень юные проститутки, с закатом вышедшие на улицу, сновали между прохожими, посылая им улыбки и молчаливые призывы. Лампьё взглянул на Леонтину.

— Далеко еще? — спросил он.

Леонтина не слышала его. Она шла вперед в толпе и не обращала на Лампьё никакого внимания. Ее нисколько не стесняло и не беспокоило то, что он идет за ней. Ей мнилось, что Лампьё не тот человек, который шагал сейчас рядом с ней, не в силах победить свою мрачную нерешительность. Она думала о другом Лампьё — о Лампьё-убийце — и боялась его. Его преступление держало Леонтину в своей власти, связывая ее и мешая ей поступать так, как она хотела. Оно давило на нее всей тяжестью, угнетало, наполняло страхом и тоской. Уйти от него ей казалось невозможным. Как уйти? Порвать с Лампьё она не могла. Она попыталась однажды это сделать, но — вернулась сама, позвала Лампьё и опять спустилась в подвал. Это случилось не далее как вчера. Она не забывала этого. И — точно для того, чтобы переполнить чашу — Лампьё овладел ею и затем отстранился от нее с оскорбительным презрением.

XI

Леонтина никак не могла вычеркнуть это из своей памяти. Она отлично сознавала, что дело было не в любви между ней и Лампьё, но в каком-то грубом похотливом желании, от которого ничто не могло ее спасти. Несчастная не питала в этом отношении никаких иллюзий. И тем не менее, даже без любви, если бы Лампьё признался ей в своих муках, то несомненно встретил бы сочувствие, потому что это было то самое страдание, которое привлекло ее к нему и заставило отдаться… Увы! Такова, какова она была — проститутка, — Леонтина прекрасно отдавала себе отчет во всем и никого не обвиняла. Таков общий закон, и нельзя было ему не подчиниться, как приходится ежедневно подчиняться многому неизбежному и грубому, чему каждый платит свою дань.

Так, погруженная в свои грустные размышления, Леонтина продолжала идти по тротуару, сопровождаемая Лампьё. Они не разговаривали. Шли рядом, ни на что не обращая внимания. Бульвары, по которым они проходили, были полны шумливой суеты.

— Боже милостивый! — пробормотал Лампьё.

Он остановился, колеблясь. И хотя Леонтина продолжала идти, не обращая на него внимания, он догнал ее, сам удивляясь, что не воспользовался этой возможностью избавиться от нее. «Что же это значит?» — спросил он себя. Он испытывал странное чувство оскорбленного самолюбия, униженный невниманием Леонтины. «Увидим! — утешал он себя. — Увидим… Не долго будет так продолжаться!»

В нем зрели враждебные, мрачные мысли, и Лампьё не старался их прогнать. Напротив того, они помогали ему найти дорогу к той цели, к которой стало влечь его с того момента, когда он проснулся у себя в комнате. И к какой цели! Лампьё еще не мог этого определить и не сознавал еще, что те угрожающие намерения, которые он таил против бедной девушки, зародились задолго до того дня. Действительно, Лампьё сделал бы ошибку, допустив, что его отвращение к Леонтине и тайная потребность причинять ей страдания начались с того дня, когда он осознал это: все время, начиная со дня убийства, он не выносил этой девушки и чувствовал к ней упорную ненависть. Может быть, эта ненависть и заставила его овладеть Леонтиной и унизить ее. Он мог не отдавать себе в этом отчета, но похотливое желание, которое пробуждала в нем Леонтина, объяснялось именно этим, и ничем другим. Ненависть к Леонтине породила это желание… Но он этого не понимал.

Впрочем, к чему было Лампьё понимать, откуда появилось у него вчера желание взять эту девушку?.. Его не удовлетворяли более успокоительные уверения, которые он сам себе внушал…

— Эй, послушайте! послушайте! — окликнула Леонтина погруженного в думы Лампьё.

Он остановился, удивленный, и спросил:

— Здесь?

— Да, здесь, — прошептала его спутница.

Лампьё увидел грязный вход, лестницу, перила, белый шар с написанным на нем черными буквами словом «Гостиница». Он увидел также Леонтину, которая смотрела на него и ждала, пока он примет какое-нибудь решение.