Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [47]

— О, это пустяки! — ответила Леонтина. И, как бы извиняясь в том, что привлекла внимание, простодушно добавила: — Я не ушиблась.

— Хи-хи-хи! — захохотал незнакомец.

Между тем Леонтина приближалась к рынку, следуя по пути, который себе наметила, через улицы Гранд-Трюандри и Пьер Леско. Везде — во всех закоулках, в пивных, овощных лавках — оживленно сновали чернорабочие, нищие, угрюмые оборванцы. Тяжелые повозки двигались среди этого людского потока и останавливались перед амбарами. Подходили носильщики и разгружали тележки, из которых одни были нагружены разрезанными пополам свиными тушами, другие баранами; некоторые лениво пробивали себе путь через загроможденные проходы, заваленные свернутыми или лежащими в кучах шкурами, издававшими запах скотобойни.

— Вот! Наконец! — сказала Леонтина.

Она прошла своей разбитой походкой две или три сотни шагов и спустилась в погребок.

В это время — было около полуночи — у Фуасса обыкновенно бывало не много посетителей, но теперь, из-за облавы, погребок был полон народу, и никто не решался выйти на улицу.

— Леонтина! А! п…ссст! Леонтина! — окликнули ее несколько голосов.

Она подошла к столику, за которым Рене, Берта, толстая Тереза и Лила, разговаривая вполголоса, угощали друг друга.

— Откуда ты? — спросила Берта, разглядывая ее.

— Это шпики так тебя разукрасили? — поинтересовалась Лила.

— Ничего подобного! — ответила Леонтина. — Спасаясь от них, я поскользнулась и упала.

— Знаешь, — сообщила толстая Тереза, — они сцапали Жильберту.

— Ах!

— И Иветту тоже, — прибавила Рене, вынимая изо рта сигаретку с золоченым мундштуком.

— И Маргариту на деревянной ноге, которая очень буянила, — произнесла степенно Берта. — Да, милая, они ее потащили, как и всех.

— Скверно! — заметила бретонка Лила.

— Из этого следует, — заявила Рене, — что в квартале становится не безопасно.

— Чувствуешь себя неспокойно, — подтвердила Леонтина.

Она сняла пальто, пощупала его, почистила и повесила у печки на спинку стула.

— Ладно, садись, — пригласила Берта.

Леонтина села.

Лила заявила:

— Они стараются выслужиться после убийства старухи в улице Сен-Дени… и, понятно, ничего не могут поделать! А мы терпим.

— Конечно, — подтвердила Берта.

— И они воображают, что тот, кто сделал это дело, так прост! — с восхищением воскликнула Тереза. — Ну-ну! Бывает же удача!

Леонтина молчала. Она внимательно разглядывала одну за другой мокрые складки своей юбки и свои ботинки, чтобы не поддаться искушению принять участие в разговоре. Что могла она прибавить к этим предположениям? Она могла бы сказать слишком много… И воспоминание о Лампьё, образ которого стоял перед ее глазами, полный угроз и смутной тревоги, мешало ей поделиться впечатлениями. В конце концов, — думала она, прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг нее, — это ведь только впечатления. Что она знала? Она не хотела делать никаких заключений. Как бы ни сильны были ее подозрения, все же она не могла сказать с уверенностью, что Лампьё — убийца. Леонтина могла только предполагать… Может быть, она даже и верила в это. Но следовало ли делать отсюда вывод, что ее подозрения истина, и что от нее зависит — спасти или погубить Лампьё? То было свыше ее сил. Однако сцена, которая у нее только что произошла с этим человеком, возбуждала глухую злобу. Леонтина и сейчас была полна этим чувством. Но это была злоба к Лампьё как человеку, но не к Лампьё-убийце. Убийца он или нет — это, в конце концов, ее не касалось. Так она мыслила. И вовсе не думала вмешиваться в это дело.

Зачем? Во имя какого принципа? У Леонтины не было принципов, это слово для нее было лишено смысла. К тому же ее вмешательство было бы просто постыдной гнусностью, так как послужило бы интересам полиции! Леонтина сама слишком страдала от нее, чтобы помогать ей в чем бы то ни было. «Да я скорее лопну!» — решила она про себя.

Кроме того, если бы Леонтина и вздумала сообщить полиции свои предположения, где гарантия, что она первая не окажется жертвой? Ей нечем было защититься. Более того, не сочтут ли ее за сообщницу Лампьё, раз она так долго молчала? Было слишком поздно: желала или не желала того Леонтина, теперь она уже не могла сделать так, чтобы ее не посчитали пособницей убийцы; и ясно, стало быть, что ей придется разделить с ним и наказание…

— Да, да, — говорила Рене, — все шансы за то, что он переменил квартал.

Леонтина вздрогнула.

— Ну а ты что об этом думаешь? — вяло спросила ее Лила.

— Я думаю то же, что и вы, — поспешила ответить Леонтина.

IX

Переживания и размышления этой ночи оставили в душе Леонтины чувство разочарования и недоверия, причинявшее ей больше страданий, чем можно было ожидать. Дело в том, что теперь Леонтина боялась не только Лампьё, но и полиции, и жила под этим страхом, даже не пытаясь осознать, имеет ли он под собою почву. Куда бы она ни шла, ей чудилось, что ее преследуют. Она везде видела расставленные для нее сети, подозрительные совпадения, интриги. Когда она приходила к Фуассу, ей казалось, что за нею наблюдают субъекты, которых она раньше никогда не встречала. И эти субъекты через две-три ночи исчезали, пытаясь где-то в другом месте напасть на какие-то таинственные и запутанные следы. С другой стороны, Лампьё больше не показывался у Фуасса. Куда он мог ходить? Несколько вечеров Леонтина прождала его у маленького ресторана, в котором он раньше обедал. Но напрасно: Лампьё не появлялся. Он, вероятно, переменил ресторан. Казалось бы, чего особенного? Но во всем этом было нечто странное, поражавшее Леонтину и еще больше путающее ее… Ее страх вскоре принял такой болезненный характер, что она стала без всякой причины избегать самых безобидных прохожих. Все обретало в ее глазах какой-то скрытый смысл, все ей казались подозрительными, и бедная девушка иногда доходила до мысли: не лучше ли ей будет перебраться в другой квартал.