Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [11]

Последние дни — по крайней мере, те, что предшествовали изменениям в жизни Мариэтты, — она была столь непохожей на себя, что я не узнавал ее. Она как бы хотела доверить мне свою сокровенную тайну, но тут же осекалась. Я даже заметил по этому поводу, что она не говорит мне больше о своем пресловутом месье Фернане столько, сколько прежде. А я-то, я даже поздравлял себя с тем, что отвадил ее от этого типа! Ну да сейчас это уже не имеет значения. Но она, Мариэтта, с ее обычно скорее ровным и слегка медлительным характером, теперь ни минуты не сидела на одном месте; она бродила по всему дому, оглядывалась вокруг, поднималась вверх, спускалась с этажа на этаж, работала из рук вон плохо и на малейшее замечание отвечала бесконечными объяснениями или намеками…

— Эта девчонка! — говорила моя мать. — Что это с ней?

— Ты находишь?

— Нахожу ли я? Вот именно, нахожу… И если бы не месье Фернан, который хочет, чтобы его обслуживала только она, я бы непременно… вот увидишь… выставила бы ее на улицу.

…Пятнадцатого февраля Мариэтта покинула гостиницу. Ей сняли в городе меблированную квартиру.

VIII

— Ну что, — сказал я матери, — Мариэтта ушла?

— Ушла, — подтвердила та. — Пусть катится к черту!

— А секретарь суда?

«Патронша» пожала плечами.

— Я говорю тебе об этом секретаре суда… — продолжал настаивать я. — Разумеется, твой месье Фернан совратил Мариэтту. Так все и должно было случиться! Хорошенькое дело!

— Ничего не поделаешь.

— Ну извини! — сказал я, помолчав немного. — А впечатление, которое сложится в городе? Ты подумала об этом?

— А, ты мне надоел! — ответила мать.

Я был взбудоражен… Этот отъезд, о котором мне сообщили, когда я вернулся из коллежа… Ну нет… Я не желал признавать очевидного. Это просто сон! Мариэтта не ушла! Она вернется… А что касается слухов о моей любовнице, которые молва уже донесла до нас, якобы она поселилась на улице Бас, в доме с дурной славой, где тут же объявился и секретарь суда, — так это же просто чушь! Мне захотелось пойти к этому дому, чтобы убедиться самому в том, насколько правдивы подобные россказни… Они необоснованны! Этого не могло быть. Неужели Мариэтта не предупредила бы меня? Ведь еще даже эту ночь мы провели вместе, в ее комнате. Да нет же! Может ли кто-либо знать об этом больше, чем я? Я бы непременно заметил что-нибудь — ведь не уезжают же просто так, без приготовлений, вдруг! Все эти люди казались мне глупцами. Чего только они не говорили! Это ведь их-то не касалось. И потом, неужели они думали, что я поверю всем этим небылицам о Мариэтте! Нет… Нет… Все со временем утрясется. Жизнь снова вернется в свое прежнее русло. Здесь произошло какое-то недоразумение… Разве это возможно?

— Я прекрасно все видела, — рассказывала «патронша» направо и налево. — Подумать только! Девица, которая выходит из комнаты в восемь часов! Я была на кухне, когда она появилась, и я подумала, что она заболела… Заболела… Как же! Тогда я не постеснялась сделать ей замечание, что у меня на службе так себя не ведут. И что такого я сказала?! А она, видите ли, рассердилась! «Если мадам недовольна…» Кто бы мог предположить у этого создания такую дерзость? И то! И се!.. Наглость за наглостью! Короче, я не позволяю долго испытывать мое терпение… нет, вот еще. И я взорвалась, сразу же… Ну знаете ли… Не иметь права у себя в доме сделать замечание служанке… Это уж слишком! А больше ничего и не было… И она все послала к черту, поднялась к себе в комнату, собрала вещи, оделась… И тут я уж все ей выложила… Вы только подумайте!

— О, хватит! Хватит! — не выдержав, закричал я. — Хватит!

— А этот-то, — продолжала моя мать, показывая на меня пальцем, — вернулся из коллежа и устраивает мне сцену из-за этой девки!

— Какую сцену?

— Ну, мой друг, ты об этом пожалеешь… Говорить в таком тоне с собственной матерью! Вот увидишь. Вот увидишь…

А я не видел никакой другой причины, кроме той, что Мариэтта покинула гостиницу по вине моей матери, поскольку сам факт того, что моя любовница поднялась к себе в комнату собирать вещи, означал, что в ее отъезде не было никакой преднамеренности… Я был в этом уверен… Я обвинял мою мать в том, что она в некотором роде заставила Мариэтту уйти, и жалел бедняжку. Значит, мне не сказали всей правды. Значит, мне лгали. Мариэтта никогда бы не уехала так быстро, не произойди все это. Она подождала бы меня, и я бы воспротивился, она знала, этому внезапному разрыву. Конечно же, я бы не позволил. Из-за какой-то перепалки? Не верю! От меня что-то скрывали, и это что-то, когда я стал думать, показалось мне ясным как день — просто моя мать, ревнуя Мариэтту, воспользовалась ее плохим настроением, чтобы выставить девушку за дверь. Как я не подумал об этом раньше? Ну разумеется, именно так можно было объяснить эту неприятную историю. К тому же, злоба моей матери против Мариэтты — она зародилась не сегодня. Она восходила к появлению у нас моего соперника. Я видел это. Моя мать влюбилась в него: он мгновенно покорил ее. Может быть, она станет отрицать? Это было просто смешно. Моя мать, влюбленная в секретаря суда! О! Она, конечно, не признается… она будет отрицать… она ни за что на свете не признается в подобной гнусности! Но разве я нуждался в ее признании?