— Ну конечно, он помешанный, — сказал Нильс.
И все поверили ему.
Мальчишки будто только и ждали этого сигнала, чтобы наброситься всем скопом на Кристиана. Один привязал зеленой вязкой берестой длинную ветку вербы сзади к его шейному платку, другие кололи его гвоздями, а Нильс свистел и кричал: «Да здравствует помешанный Кристиан!»
В отчаянии мальчик, как затравленный зверек, пустился наутек через поле, а все остальные с криком бежали за ним и бросали в него шапками и деревянными башмаками. Он добежал до сада, перепрыгнул через канаву; крестьянские мальчишки преследовали его по пятам, и он закричал, призывая на помощь мать. Мария была в саду. Кристиан подбежал к ней, а Нильс и другие мальчишки оставались по ту сторону канавы.
— Ну что у тебя опять случилось? — спросила Мария. — Ты не можешь играть с ними? Сейчас я тебя научу!
Он убежал в дом, чтобы не слушать, как мальчишки насмехались над ним.
Однажды Кристиан гулял один в поле и придумал такую игру: складывал цветы и листья таким образом, что получалось нечто вроде человеческих фигурок. Маленький листик щавеля был пышной блузкой дамы, длинные красные цветы — руками, дикая роза — лицом; у мужчин же ноги и руки были из остей, а зеленые куртки — из подорожника. Да, на это стоило посмотреть! он поставил их всех вокруг дерева и стал любоваться своей чудесной компанией.
За этой игрой его застала мудрая женщина из Кверндрупа, та самая, что была его пророчицей и излечила его, — она пришла сюда собирать трифоль и нарезать дягиля.
— Ай, что это такое ты сотворил? — спросила она, взглянув на кукол. — Это же привидения! Они совсем как люди, но дать им душу ты не смог. Что ты скажешь в Судный день, когда придется отвечать за то, что по твоей милости они стали телами без души?
Женщина покачала головой и покинула его; но ее слова: «Они потребуют от тебя, чтобы ты дал им душу» глубоко запали в его воображение.
Чем дольше он смотрел на своих кукол, тем ему становилось страшнее; не осмелившись разодрать их на части, он поднял кусок дерна, выкопал яму, положил их всех туда и прикрыл дерном. Теперь они были похоронены. Но всю ночь видел их во сне, ему казалось, что маленькие цветочные мужчины и женщины окружают его постель, забираются на нее и говорят: «Ты должен дать нам душу». Сон казался ему явью, но он не смел никому в этом признаться. На следующий день Кристиан пошел к тому куску дерна и поднял его. Цветы завяли и свернулись, он вынул их, расправил, насколько это получилось, положил на большой лист щавеля, прочитал над ними «Отче наш» и пустил вниз по ручью, чтобы зеленый корабль смерти никогда не смог вернуться.
А л ь р и к.
Ты здесь! Какая радость!
Э д м у н д.
Найдется ль море,
Чьих вод достанет смыть вину, гнетущую меня?
Никандер
Над благородными или одаренными людьми часто насмехаются потому, что окружающие не в состоянии понять своеобразие человека или преобладание в нем добра. Осел нередко топчет самый красивый цветок, человек — сердце своего собрата.
Ты, чьи глаза пробегают по этим страницам, был ли ты когда-нибудь по-настоящему одинок? Знаешь ли ты, каково это — не иметь человека, к которому ты мог бы прислониться сердцем? Ни друга, пи брата — одиночество средь толпы… Если да, то ты поймешь, какой побег пророс в душе Кристиана, — побег, чей горький запах старит, придает зрелость мыслям, а из рун мудрости, которые он прочерчивает в нашем сердце, сочится кровь.
Сначала детская фантазия мальчика находила утешение в скрипке, но отчим решил, что из-за скрипки он становится нытиком, и ее продали за несколько марок деревенскому музыканту.
— Теперь наконец прекратятся вечные разговоры про эту скрипку, — сказала Мария.
Кристиан, не говоря ни слова, прокрался на гумно, лег на сено и плакал до тех пор, пока сон не коснулся его утешительным поцелуем; мальчику снились минувшие дни, когда отец рассказывал о дальних странах, а крестный предрекал, что скрипка будет розой в его руке и принесет ему счастье.
А наяву все было не так, как в этом прекрасном сие, да и во всех других, что он видел потом. Пришла осень, на дворе стало так же неуютно, как дома.
— Вечно он хнычет, этот парень, — сказала Мария. — Ну в точности его отец. Однако никто не может меня упрекнуть, что я балую его.
Желая быть хорошей мачехой, она стала выказывать меньше любви своему родному дитяти.
— Вот так история, — сказал однажды ее благоверный, возвратившись из Свеннборга. — Норвежца, того, что жил на Хульгаде и был не разлей вода с твоим первым мужем, посадили в тюрьму. Он признался в страшном преступлении. Много лет назад в Норвегии он убил женщину, да и здесь в Свеннборге — ты помнишь дочь еврея Сару, мать маленькой Наоми, или как бишь там ее кличут, той, что теперь залетела так высоко, — выходит Саре он тоже помог уйти в лучший мир.
— Страсть какая! — воскликнула Мария.
— Да, сидит как миленький в кандалах. А самое интересное — как все это вышло наружу. Он тяжело заболел, врач сказал, что ему не выжить, норвежец ему поверил, захотел облегчить душу и исповедался в содеянных грехах; но с этой самой минуты он пошел на поправку, здоровье вернулось к нему, и он прямо из постели больного попал на тюремные нары. Помилования ему не будет. он совершил два убийства, и к тому же промышлял контрабандой, то-то он и ездил все время на Торсенг.
