Всего лишь несколько лет… - [26]

Пришел почтальон и принес письмо от Снежковых. От Кати.

Большое вам спасибо, дорогая моя Евгения Андреевна, за посылочку. Как будто угадали, Машенька у нас заболела. Теперь не опасно, а сначала я очень беспокоилась. Потому что раньше мы их спасали, а теперь чуть что — и жди беды. Две соседские девочки умерли от кори — прямо с ума сойти! Да что ж это я говорю? Вы от себя отрываете, я же знаю. Шутка ли: две пачки табаку — могли бы Витеньке на что-нибудь обменять. Хоть дети наши растут быстро и все хорохорятся, а такие же беззащитные, ну как в младенчестве все равно… Лежит и смотрит на меня, и вся душа перевернется.

Выплакавшись, Женя ушла в детский сад, где ей заказали модели елочных игрушек. Она принесла эскизы снежных баб и несколько рисунков — персонажей из «Синей птицы», кроме Хлеба и Сахара: это было бы теперь неуместно.

Но заведующая все равно рассердилась.

— До чего же аполитично! — сказала она, брезгливо рассматривая рисунки. — Вы ухитрились забыть, что у нас война.

— Что же прикажете дарить маленьким детям? — оскорбилась Женя. — Пушки, автоматы?

— Это ваше дело — придумать. Можно бойцов в шинелях. Или медсестер.

— Война идет не игрушечная, — сказала Женя. — И потом, насколько мне известно, есть специальное постановление.

— Знаю: праздники, елка. Это мы проводим. Но дети должны знать… Мы воспитываем советских граждан!

— Этим гражданам от трех до семи. И они имеют способность отвлекаться.

— То есть вы хотите легкой жизни.

Это вошедшее в моду противное выражение вывело Женю из себя.

— Да! — загорячилась она. — Я хочу легкой, радостной жизни для наших маленьких детей. Чтобы они не знали о войне, чтобы она им не вспоминалась потом.

— Оставим на рассмотрение комиссии, — сказала заведующая, — но я буду против.

В двенадцать часов Василий Львович поднялся.

— Посидите еще, — сказала Женя, — мне как-то не по себе.

Она не боялась, что Витя навсегда уйдет из дома, но ей вспомнилось, что после гриппа у него одно время болело ухо. Возможно, что он теперь неважно слышит. А метель метет. Долго ли попасть под трамвай, не услыхав звонка? Особенно если человек расстроен? Он мог забрести и на железнодорожное полотно…

Письмо Кати Снежковой задело больное место. «Беззащитные они, как в младенчестве все равно». Да, это так. И глядят беспомощно, словно чего-то ждут…

Когда он в детстве заболел скарлатиной, тоже было страшно: дежурство у ворот под окнами больницы, разговоры с врачом, который ничего не обещает, ни за что не ручается… И вдруг умер мальчик в Витиной палате, у которого сначала все шло легко, легче, чем у Вити. И мать этого мальчика, которая принесла фрукты, вдруг узнала… Потом и самого Вити не было видно в окне: перевели в другой корпус, но целых полчаса прошло, пока она узнала об этом. Очень было страшно, но не так, как сейчас.

Время мчалось все быстрее. Скоро оно подойдет к пределу, за которым больше нет ожидания.

Она стала надевать пальто.

— Василий Львович, вот о чем я попрошу вас. Я выйду ненадолго, а скоро зажжется свет. Если Витя не придет к тому времени, пожалуйста, погасите. Если не придет. Я буду знать, что он еще не вернулся. Ничего, если вы немного посидите в темноте?

— Конечно, с удовольствием.

Он, кажется, не понимал, зачем ей это. Зачем Эгею белые или черные паруса? Старик вообще туго соображал.

— Будьте покойны. Потушу.

— А если придет, пусть горит свет. И ему скажите, чтобы не гасил. Хорошо?

Она вышла на улицу. Кругом ни души. Только метель разыгралась. Все уже дома, все дети спят, и матери отдыхают. И лишь ее мальчик, беззащитный, выгнанный ею, бродит бог знает где. А кто у нее есть на свете, кроме него?

Так и отец его погибал где-то среди метели. Но тут она сама так бессердечно…

Полчаса бродила она по улице. Люди еще попадались. Дошла до тупичка и вернулась назад. И думала: «Что же будет со мной, если свет потушен?»

Нет, он горит! Горит! Ярко-ярко. «Ну вот, я дышу». Бог с ними, со всеми проблемами, главное — сын дома. Все вернулось, почва не колеблется под ногами. Ну есть ли большее счастье для человека, чем обрести того, кто потерян?

Она вбежала в комнату. Свет горел, но Виктора не было. Сосед спал, положив голову на стол. На кухне было тихо. Везде было тихо, во всем доме. И ни портфеля, ни полушубка.

Старик зашевелился, поднял голову.

— Ах, боже мой, какой грех! Я заснул здесь. И не заметил. Это ужасно.

Он не знал, что делать. Можно ли ее оставить одну?

— Вы можете идти, Василий Львович.

— Ради бога, простите.

Он вышел, опустив голову с седыми взлохмаченными волосами.

…Нельзя просто так сидеть и ждать. Чего ждать? Надо действовать.

Женя выбежала на улицу.

В комендатуре был телефон. Часы показывали уже четверть второго!

Теперь паника охватила Женю.

«Как начать?»

— Больница, — послышалось в трубке.

— Скажите, пожалуйста, к вам не поступал…

И вдруг через окошечко будки при свете фонаря она увидала Витю. Он медленно шел к дому с портфелем в руках.

Ее сумасшедшая тревога стихла в одно мгновение. Она осторожно повесила трубку и вышла на улицу.

В комнату она зашла первая, оставив дверь открытой. Виктор остановился у порога.

— Садись, пей чай.

Он вздохнул. В лице теперь не было упрямства. Больше чем когда-либо он напоминал четырехлетнего мальчугана, каким был, когда заболел скарлатиной.