Все языки мира - [8]
С фотомоделью, высокой, остриженной чуть ли не наголо девушкой, мы встречались каждый вечер в ее однокомнатной квартирке на Старом Мясте. Домой я возвращался поздно ночью и, хотя старался входить бесшумно, достаточно было повернуть в замке ключ, как у матери в комнате немедленно зажигался свет.
Живя под одной крышей, мы всё больше друг от друга уставали, но о том, чтобы разменять квартиру на две поменьше, отец не желал и слышать.
— Старые деревья не пересаживают, — повторял он в ответ на уговоры матери, которая мечтала еще об одном, последнем в жизни переезде и, в надежде, что вдруг подвернется потрясающий обмен, каждый день изучала объявления в газетах.
Я прекрасно помню тот вечер, когда мать ворвалась в мою комнату с таким сияющим лицом, будто минуту назад ей объявили Благую Весть. В торжествующе воздетой вверх руке она держала «Жице Варшавы».
— Читай! — она сунула мне под нос газету. На странице с мелкими объявлениями, в рубрике «Квартиры» одно из объявлений было обведено красным карандашом.
Комнату с кухней, 24 метра, на Старом Жолибоже продаю срочно. Тишина, зелень, телефон. Без посредников. 33-37-23.
Я пожал плечами. Старый Жолибож издавна считался в Варшаве районом с самыми дорогими квартирами.
— Меня сразу как ударило… — голос у матери тоже был торжествующий, — сразу, как только увидела это объявление. Телефон был беспрерывно занят, но в конце концов я дозвонилась. Знаешь, сколько времени я разговаривала с хозяином? Полчаса. Какой-то инженер, представь себе, очень культурный человек. А теперь угадай, на какой улице эта квартира. Не угадаешь. Скажу сразу. На Семирадского! Понимаешь?! На улице Генрика Семирадского!
Я не мог взять в толк, почему мать так разволновалась и что, по ее мнению, я должен понимать.
— Поразительное стечение обстоятельств! — мать продолжала как в трансе. — Ведь с Генриком Семирадским наша семья испокон веку в родстве. Только не говори, что впервые об этом слышишь, — опередила она мой вопрос. — Я сто раз тебе рассказывала. Если б ты пожелал услышать, услышал бы, но тебе, видно, даже на своих родных наплевать.
— К чему ты, собственно, клонишь, мама? — с раздражением перебил я ее.
— К чему клоню? К тому, что ты должен купить эту квартиру. Я чувствую: это рука судьбы.
Когда мать начинала говорить о руке судьбы, это означало, что она готова настоять на своем любой ценой.
— Ты слышишь, что я говорю? Ты должен купить эту квартиру!
— С превеликим удовольствием, — пожал я плечами. — Интересно только, на какие шиши?.. Ты хоть знаешь, сколько она стоит?
— Знаю. Сто пятьдесят долларов за квадратный метр, — голос матери неожиданно зазвучал очень деловито. — Совсем недорого для такого района. Старый Жолибож! Тишина, зелень. Идеальные условия, я б сама хотела там жить. Да и хозяин, скорее всего, немного уступит. Раз написал, что продает срочно…
— Сто пятьдесят за метр… — я быстро прикинул в уме. — Итого больше трех с половиной тысяч. Я могу купить метра четыре. На это моих сбережений хватит.
Мать театральным жестом извлекла из кармана передника какой-то предмет.
— У тебя есть еще кое-что, — она положила передо мной черный черепаховый футляр. — Такую вещь можно хорошо продать. Предпочитаю, чтоб ты это сделал сейчас, а не после моей смерти.
Я взял футляр и осторожно открыл. Внутри на атласной подушечке лежали золотые часы с черным рельефом на крышке. Последний раз я видел их в детстве. Мать много лет распродавала семейные реликвии, и я был уверен, что она давным-давно избавилась и от этих часов.
— Подлинный Патек[10]. Червонное золото. Три тысячи долларов за них наверняка можно получить. Честно говоря… — мать положила часы на ладонь и на минуту задумалась, — честно говоря, я их никогда не любила. Твоя прабабушка носила эти часы в знак траура. Оттого они такие грустные.
— Откуда ты знаешь, что их можно продать за три тысячи? — спросил я. — Откуда ты знаешь, что их вообще кто-нибудь купит?
— Я знаю только одно: надо поторопиться, — сказала мать. — Перво-наперво ты должен посмотреть эту квартиру. Позвони. Поезжай. Поговори с человеком.
Я позвонил. Мы договорились встретиться в квартире на Семирадского. Хозяин был моего возраста или чуть постарше. Невысокого роста, коренастый, в очках с толстыми стеклами, он выглядел добродушным и, должно быть, вызывал всеобщее доверие. Меня с первых же минут утомила его разговорчивость. Прежде чем мы перешли к делу (квартира мне очень понравилась), он успел рассказать всю свою жизнь.
Последние четыре года он занимался бизнесом в Нигерии. Миллион долларов якобы уже почти лежал у него в кармане, но компаньон из местных его облапошил, и он не заработал ни цента.
— Трудная страна, — говорил он, а я из вежливости поддакивал: «Очень, очень трудная» — хотя о Нигерии не имел ни малейшего представления и множество вещей узнал только из лекции, которую он не преминул мне прочитать.
Господи, думал я, он уже никогда не закончит! Озеро Чад, муссоны, тропический климат, пора дождей, саванна, засуха, баобаб, красное дерево, шоколадное дерево, двести языков и диалектов, племена ибо, хауса и йоруба, генерал Бабагида, то ли Бабангида…
Что делать, если ты застала любимого мужчину в бане с проститутками? Пригласить в тот же номер мальчика по вызову. И посмотреть, как изменятся ваши отношения… Недавняя выпускница журфака Лиза Чайкина попала именно в такую ситуацию. Но не успела она вернуть свою первую школьную любовь, как в ее жизнь ворвался главный редактор популярной газеты. Стать очередной игрушкой опытного ловеласа или воспользоваться им? Соблазн велик, риск — тоже. И если любовь — игра, то все ли способы хороши, чтобы победить?
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Анджей Стасюк — один из наиболее ярких авторов и, быть может, самая интригующая фигура в современной литературе Польши. Бунтарь-романтик, он бросил «злачную» столицу ради отшельнического уединения в глухой деревне.Книга «Дукля», куда включены одноименная повесть и несколько коротких зарисовок, — уникальный опыт метафизической интерпретации окружающего мира. То, о чем пишет автор, равно и его манера, может стать откровением для читателей, ждущих от литературы новых ощущений, а не только умело рассказанной истории или занимательного рассуждения.
Войцех Кучок — поэт, прозаик, кинокритик, талантливый стилист и экспериментатор, самый молодой лауреат главной польской литературной премии «Нике»» (2004), полученной за роман «Дряньё» («Gnoj»).В центре произведения, названного «антибиографией» и соединившего черты мини-саги и психологического романа, — история мальчика, избиваемого и унижаемого отцом. Это роман о ненависти, насилии и любви в польской семье. Автор пытается выявить истоки бытового зла и оценить его страшное воздействие на сознание человека.
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.