Все в свое время - [33]

— А надеюсь я на чудо, — как ни странно, полковник все же ответил на заданный вопрос. Странным, непривычным для него спокойным голосом человека, который даже не представляет, что такое настоящее безумие. — На чудо, капитан Гамильтон. Вы видели карасарайцев? Вы видели этих дикарей, по сравнению с которыми мавры — венец эволюции и светоч цивилизации? Вы видели, как эти голые обезьяны прогуливались там, где лучшие из моих бойцов боялись сделать лишний шаг и умирали сотнями? Но кто вам сказал, что они тут одиноки? Вы что-то знаете про Мертвые Земли, капитан Гамильтон? К дьяволу! Вы ничего про них не знаете! И никто не знает! Но мы должны идти и надеяться, потому что мы — британцы! Мы повернули орду, мы пережили Апокалипсис, и уж поверьте старому полковнику, лейтенант — все это не благодаря таким, как вы, чистоплюям. Которые даже смерти боятся. Все это сделали мы, те, кого вы называете безумцами! Забудьте про страх, лейтенант. Если вам не хватает надежды на свои силы — надейтесь на чудо, как это делаю я. И перестаньте сверлить меня своих злым взглядом, я сюда вашу Элис за косу не тащил, она сама прибилась, и нечего вешать на старого больного полковника всех собак. Эй, солдат! Чего стал? Никогда кишки товарища не видел? А ну двигай давай, у тебя еще будет возможность на это добро насмотреться!

И солдаты двигали. Шли. Иногда даже с песнями. Пять сотен, двадцать три роты — даже легионы в худшие годы Римской империи не знали такой недокомплект. А расформировать… Да кому оно надо? Если из взвода или роты только один солдат — пусть он сам себе будет и капрал, и сержант, все равно врагов, с которыми нужен строй и четкая вертикаль, на пару тысяч миль в любую сторону не наблюдалось. С деревьями же и медведями воевать — во всем мире почти вымерли, а тут вон как расплодились, шага не дают ступить — командиры не нужны, тут уж только от твоей ловкости все зависит. Успел пол рожка в голову разрядить, увернулся от когтей — значит повезло, значит еще минут десять можешь пожить, пока какая-нибудь подземная живность не решит тебя за ногу цапнуть. О том, что звери бывают не только ядовитые, но и обычные, все уже давно забыли — это казалось уже чем-то из разряда добрых детских сказок, что Святой Николай рассказывает на Рождество.

Пять сотен, четыре с половиной… Вечером лагерь разбивали четыреста сорок шесть человек — утром осталось четыреста десять. Куда делось еще тридцать шесть, если дежурные не сомкнули глаз, а всю ночь горели костры? Никто не знает. Все привыкли. Пару раз находили чьи-то ноги, торчащие прямо из земли, или обглоданный до белой кости, явно человеческий череп — но сознание уже прошло фазовый переход, и такие картины не то, что ужаса — даже брезгливости не вызывали. Сознание людей постепенно отключалось, мозг реагировал только на внешние раздражители, полностью заблокировав все, что исходило изнутри. Пойти помолиться, поесть, попить, сходить в туалет, тут же, из туалета "в кустиках" не возвращаются. Проверить оружие, и идти дальше. Куда, зачем? Мозг не знает. Мозг видит фигуру в офицерском мундире, и идет за ней, а фигура в мундире идет по карте, и не важно, что карте той три сотни лет, ни одного приметного ориентира не осталось, а все электронные системы нахождения пути еще в базе Нью-Перт вышли из строя. Не важно, что компас не работает, крутит, как ему заблагорассудится, солнца нет, облака одинаково сумрачны все время, и идут все "на глаз", лишь изредка проверяя верность направления реками. Которые, вроде бы, как всем казалось, текут все еще там, где должны. К счастью, пока еще попадались в основном мелкие, но ближе к цели нужно было пересечь Данаприс, самую крупную из рек этой части континента, но как это сделать — пока еще никто не думал. Потому что не надеялись до этого момента дожить.

Еще день, и еще, и еще, и еще… Двадцать девятого мая — воскресенье. Служба. Последний капеллан, человек с саном, погиб неделю назад, когда неосторожно лег спать, не заметив притаившуюся рядом крысу. Службу провел Эдвард — полковник был еще жив, но за день до этого поцарапался о какой-то куст, и теперь бредил, никого не узнавал, температура подскочила до сорока, но все равно шел вперед сам и отдавал приказы. Всем уже казалось, что и мертвым он не остановится. Семьдесят человек из двенадцати тысяч — каждый двухсотый. Везунчики? Многие из них такими себя не считали, и отдали бы многое, чтоб умереть одними из первых и не идти через весь этот ужас. Но Эдвард их уговаривал держаться. И держался сам — душевно, телесно, и за руку Элис, которая даже тут не забывала, что Господь сотворил женщину, чтоб она была верной поддержкой и опорой своему мужчине. Вчера они поженились. Странная свадьба, в роли священника — афганец раб, в роли колец — свернутые трубочки из условно безопасной травы. Разве что обещание любить друг друга до самой смерти прозвучало со злой иронией. Свадебное путешествие, она же первая брачная ночь — к ближайшему костру, соблюдать "приличия" в тени, значит точно не дожить до утра. Завтра, если доживут, собирались дать свадебный пир, солдаты подбирали воду и пайки погибших, потому и того, и другого было более чем достаточно. А сегодня служба. Странная и немножко безумная, как и все вокруг, вино и хлеб — сухой концентрат и вода, разве что кресты настоящие, в последнее время люди только на них и надеялись, хватаясь в первую очередь за крест, и только во вторую — за автомат. Это была уже не вера, это было нечто по ту сторону — Папа и Собор святого Петра казались чем-то вроде Ориона и Туманности Андромеды — вроде такое и существует во вселенной, но где-то очень далеко, а крест — он вещественный, он под рукой, его можно пощупать, на него можно понадеяться. Поможет? Вряд ли. Так и остальное все не поможет, а если так — то чем крест хуже? Он хоть красивый. У каждого — свой, по уставу положено только наличие, но его в армии не выдают, кто какой принесет с гражданской службы — у того такой и будет. Все же вещь слишком личная, как звезда Давида у иудеев и две змеи у желтолицых — те тоже со своими символами никогда не расстаются.